Дети войны.
Эту небольшую книгу в редакцию принесла наша читательница Татьяна Семёновна Дубынина. Автор – её двоюродная сестра Юлия Петровна Котова, преподаватель иностранных языков, доцент кафедры английской филологии Орловского педагогического института. Юлия Петровна вспоминает свою семью, а самые пронзительные, «живые» страницы посвящены военному детству, годам, проведённым в оккупации, которые она, тогда трёх-четырёхлетняя, конечно, запомнила частично и позже многое восстановила только со слов своей мамы. Сегодня мы публикуем фрагменты этой книги.
Всех, кто падал, пристреливали на месте
Мне было два года, когда Орловскую область захватили немцы, вскоре отброшенные нашими войсками от Москвы. Они оккупировали почти все районы в октябре 1941 года и оставались на нашей территории почти до конца августа 1943 года. Война застала нас в деревне Бортное, где жила и работала в начальной школе мама.
Занимая деревни, немцы выгоняли жителей на улицы, и люди вынуждены были утеплять амбары, сараи, подвалы и погреба, чтобы выжить. У нас был дощатый амбар, утеплённый сеном, соломой, тряпками, а у двери стояла печка-буржуйка. Так как наша деревня была почти на линии фронта, немцы не были жестокими по отношению к жителям. В декабре 1941-го и январе 1942-го в 30-40-градусные морозы они разрешали людям спать в избах на печках. Сами они никогда не спали на печах.
В нашем доме остановились три немца. Жители со временем дали им клички: Горбоносый, Хитрый и Портной. Горбоносый – главный начальник, следил за порядком в деревне. Он занял отдельную (через сенцы) комнату, а двое других – горницу, из которой был выход в другую комнатку, где стоял большой сундук.
Горбоносый разрешил нам всем спать на печке. Но мы должны были рано и очень тихо уходить в амбар до их подъёма. Однажды, когда мама принесла меня утром в амбар, я увидела там чужую женщину. Рядом стоял мальчик, а за столом сидел их дедушка и плакал.
Дело в том, что с января 1942 года все захваченные немцами территории были объявлены собственностью Германии, и немцы сразу приступили к установлению новой власти, своих законов и правил жизни. Новые «хозяева», конечно, селились в домах, принадлежащих жителям этих территорий, выгоняя их на улицу. Это происходило повсеместно. Бездомные люди ютились в амбарах, в больших домах по две-три семьи, если они не были заселены немцами. Гестапо периодически посылало контролёров, которые проверяли, в каких условиях находились люди на завоёванных им территориях.
В начале февраля 1942-го соседняя деревня, стоящая довольно далеко от линии фронта, была назначена на проверку. Когда руководство деревни узнало о приезде контролёров, был дан приказ всем бездомным жителям немедленно собраться, забрать детей и всё, что могут взять, и отправляться в какую-нибудь соседнюю деревню, близкую к фронту. Такой деревней оказалось наше Бортное. Люди не успевали собраться. Санки занимали дети, их было много, и о вещах не думали. В тридцатиградусный мороз везти санки с детьми в тёплой одежде или бежать в валенках по бездорожью было невыносимо тяжело. Ведь в основном это были старики, старушки, дети и женщины. Сопровождающие их немцы шли на лыжах и всё время подгоняли народ. Всех, кто отставал или падал и не мог подняться, пристреливали на месте.
У женщины, которая сидела в нашем амбаре, было шестеро детей. Шестой была грудная девочка, которая всю дорогу кричала и плакала. Один из фрицев растолкал толпу, выхватил ребёнка из рук матери, поднял вверх и выстрелил из пистолета, а затем бросил младенца в снег. Из оставшихся пяти мальчиков выжил только один, старший, остальных всех убили, так как они, маленькие, бежать по снегу не могли, всё время падали и отставали.
Бомбы падали часто
После этого события немцы стали строить конюшню недалеко от нашего дома, который был последним в деревне. Была только одна лошадь, и все гадали, для чего эта конюшня. Построена она была очень быстро и хорошо: без единой щели, с широкими стойлами. Немцы разрешили людям, которые ютились в подвалах и сараях, спать в конюшне. У каждой семьи был свой отсек, и люди решили, что немцы построили специально для них. У нас в ней тоже было своё место, близко к дому.
Одновременно старики и женщины решили построить бомбоубежище на другом берегу мелкой речки, потому что все думали, что оно чуть надёжнее конюшни, и его не очень будет видно с самолётов. А через несколько дней ночью прилетели бомбардировщики, и одна бомба попала в центр конюшни. Погибли шесть человек. Их просто не успели откопать, и они задохнулись.
В феврале 1942-го мне исполнилось три года, но я не понимала, почему мы живём в земле, хотя у нас есть амбар, и почему мы часто бываем в бомбоубежище.
Однажды я сидела рядом с выходом из бомбоубежища и видела, как по тропинке к домам идёт бабушка, опираясь на палочку; навстречу ей быстро бежала молодая женщина, и, когда они поравнялись, вдруг перед моими глазами земля вздыбилась. Комья стали падать вниз, и где-то громко заржала лошадь. Когда вся земля упала, я увидела, что бабушка стоит на том же месте, где остановилась, а женщина лежит на земле. Её принесли в убежище и положили рядом со мной на живот, лицом вниз. На спине на белой кофточке был большой красный круг. Она была дочерью той самой бабушки, которая стояла на дорожке. Осколок попал ей прямо в сердце, а у неё осталось шестеро детей, с которыми после ухода немцев я играла в школу.
Этот взрыв был самым ужасным на фоне других бомб, которые падали очень часто. Была убита единственная лошадь, и впервые за долгое время все односельчане собрались вместе и готовили на больших сковородах конину. За два года они впервые ели мясо.
Немецкие конфеты
Лето 1942 года запомнилось тем, что один из немцев, живших в нашем доме и получивший прозвище Портной, в свободное время находил меня, как бы я ни пряталась. У него был фотоаппарат, и он фотографировал нас и летом, и зимой. Когда я видела это, крепко жмурила глаза или опускала лицо. Когда он меня находил, то тащил под мышкой в хату, сажал на колени и пытался кормить конфетами. Иногда ему удавалось вложить конфеты в мои зажатые кулачки. Тогда он был счастлив и отпускал меня. А я убегала к маме, чтобы отдать ей конфеты: только из её рук я могла взять одну и съесть. Несколько лет спустя мама сказала, что это часто были витамины в таблетках.
Помню, что у немца на столе стояла рамка с фотографией двух маленьких девочек в белых платьях, очень красивых. Как сказала мама, это были его дочери – ровесницы нам с сестрой, и он скучал по ним.
В первых числах июля 1943-го немцы предупредили жителей деревни, чтобы они собирали вещи и уходили, так как 3 июля начнётся наступление советских войск, и здесь будут жестокие бои. В истории они станут известны как Орловско-Курская дуга. Но мы, правда, находились не в самом пекле.
По дорогам Орловщины
Закрыв амбар на замок, мама взяла нас с сестрой за руки, и мы пошли из деревни. Помню мамины ноги в чёрных чулках и перекинутую через плечо верёвку, к одному концу которой был привязан котелок с кружкой и тремя ложками, а на другом конце, за спиной, висели мамины брезентовые тапки. За спиной у сестры был привязан мешочек с платочками, полотенцами и тряпочками.
Когда мы вышли из деревни в поле, я увидела много людей, но рядом с нами не было никого. Шли мы долго по скошенной зелёной траве, и нигде не было видно домов. Иногда мы спали в стогах сена, соломы или под деревьями. А потом начали часто летать самолёты. Они появлялись неожиданно, как будто из-под земли, и летели очень низко. Мама видела их раньше, чем я, и говорила, чтобы мы быстро падали на землю лицом вниз и не двигались. А сама всегда ложилась между нами и одной ладонью прижимала к земле мою голову, а другой – голову Гали и постоянно спрашивала: «Юля, Галя, живы?».
Налёты были частыми, самолёты прилетали разные – то с чёрными крестами на крыльях, то с красными звёздами. И те, и другие сбрасывали много бомб. Иногда, когда мама убирала руку, мне удавалось приподняться и увидеть, как бомбы сыпались на землю, а земля дрожала и поднималась. А когда самолёты улетали, я слышала крики и плач детей, у которых мамы были убиты осколками, жуткий крик и причитания матерей, потерявших своих детей.
Потом мама рассказывала, что детей, оставшихся без матерей, забирали люди, а всех убитых оставляли на полях, уносили только раненых. Иногда во время налётов мы прыгали в окопы.
Мы почему-то всё время ходили между окопами вдоль линии фронта, и никто нам не мог объяснить, как можно выйти из окружения. Иногда солдаты оставляли нас до утра, а утром будили, торопили, указывали, в какую сторону лучше идти. По дороге часто попадались походные кухни, и нас подкармливали повара, если оставалась каша в котлах. У нас был один котелок, и на троих нам хватало перекусить.
Ходили мы долго. И однажды мама остановилась и сказала: «Мы пришли в свою деревню». Я не поверила ей, потому что деревни не было. Стояли одни печи с чёрными трубами, и около них суетились люди. Наш дом должен был быть последним. Мы прошли всю деревню, и неожиданно мама остановилась и заплакала. Мы стояли около своей хаты. Она была не тронута бомбёжкой…
После Победы
В 1945 году начали приходить домой с войны отцы и сыновья. Мы тут же заканчивали все игры, шли поодаль от идущих мужчин и гадали, кто из них к какой печке подойдёт. Папу я увидела первый раз осенью 1945 года, когда он приехал в Бортное, чтобы забрать нас и увезти в Баку, где он служил в военно-морском училище. Мне было уже шесть лет, и я увидела чужого человека, которого мама назвала моим папой. Сестра бросилась к отцу и повисла у него на шее. Я же крепко держала мамину руку и не хотела идти к незнакомому дяде. Заговорила я с ним только тогда, когда мы вышли из поезда на вокзале города Баку…
Юлия КОТОВА
На фото. 1942 год. Бортное. Сёстры Галя и Юля (на санках) Котовы.
© Редакция газеты «Камышловские известия»
