А вот и свод тюрьмы старинной…

Размышления по поводу

О справедливости и несправедливости, героизме и терроризме, героях и бесах

В Камышлове, как и в любом другом возрастном городе (три с половиной века – не шутка), сохранилось много зданий из глубины этих веков. Солидные постройки из красного кирпича (кое-где, конечно, забеленные и закрашенные), оставленные нам в утешение зажиточными камышловцами, могли бы украсить любой город. И не только в России. Печать позднего классицизма с элементами эклектики выгодно отличает их от пенобетонных новоделов современных нуворишей. Так же, как и от незатейливой простоты уральской архитектуры тогдашнего «среднего класса» – низ каменный, верх – деревянный.

Торговая и Острожная

Но строили на века. И не ошиблись. Только ведь века разными бывают. Разбушевался двадцатый век, и смело всех владельцев архитектурных красот социальной революцией. Стены домов оказались прочными, а стены социального мира – нет. Прочность каменных стен – это сопромат, а прочность социального мира – это философия. И в конечном итоге – люди. На Торговой улице за стенами красивых домов жили одни люди, на Острожной – другие. Узнаем их – узнаем мир. В его причинно-следственных связях.

Но, как бы то ни было, на Торговой улице строились, заселялись, радовались жизни. Мечтали, как хорошо им будет в этих домах. Стены защищают от холода зимой, от жары – летом. В двери входим, в окна смотрим. Любуемся.

Но и стены разными бывают. И окна. И двери. Не только для радости и удовольствия. Для защиты. От зла. И двери в этих стенах железные. И окна зарешёченные. А это уже улица Острожная. Тюрьма.

Волею случая оказался наш город стоящим на Великом кандальном пути. Из столиц в Сибирь. Какая-то тенденция образовалась. Из Англии криминальную братву отправляли под парусами в Австралию. У нас – в Сибирь. Куда подальше. Но шли пешком или ехали на телегах. И построили для этих кандальных нужд тюрьму – как постоялый двор принудительного гостеприимства.

И что интересно, стояла и стоит эта тюрьма у нас в городе на улице с говорящими названиями. Острожная – это до революции она так называлась. Тут всё понятно, где острог, там и улица Острожная. После революции – улица Урицкого.

Почему улица с такой фамилией говорящей? О чём она говорит? Да, напоминает нам о том же насилии. Чтобы мы не забыли, как на второй год революции именно с Моисея Соломоновича Урицкого – главного чекиста северной столицы – потекли первые ручейки крови гражданского противостояния, вскоре превратившиеся в реки. После того как его в Петербурге пристрелил единоверец. Что у них были за разборки, закончившиеся револьверным выстрелом прямо на рабочем месте, толком неизвестно (есть несколько версий). Но факт остаётся фактом – огромное количество заложников (из числа случайных прохожих) по набирающей силу революционной традиции поставили «к стенке». Чтобы знали, как поднимать руку на «ихних». А улица Острожная сменила название на улицу «имени М.С. Урицкого», приобретя через эту фамилию кровавый оттенок.

Но это история почти современная, а нас интересует история «до того, как». По информации из глубин веков, известны примерные даты строительства тюрьмы, ввода её в эксплуатацию. И получается, что возвели острог каменный вместо деревянного в 1783 году. Известно, сколько народу прошло через эту пересылку. Известен даже состав сидельцев по составу преступлений. Это сейчас статистика знает всё, а в то время подсчёт делался приблизительно, и получилось, что приблизительно в 100 лет (от середины XVIII века до середины XIX века) через камышловскую пересылку прошло около 1,5 миллиона каторжан. Воров, мошенников, убийц и других непослушных.

Где справедливость?

Всё так. Но наивно думать, что внутри тюрьмы – зло, а снаружи – добро. Жизнь есть жизнь. В тюрьме может оказаться и случайный, и невиновный. А тот, по которому «тюрьма плачет» (просто навзрыд), неизвестно почему обласкан судьбою, живёт-веселится. И не сидит в тюрьме, хотя и должен, ибо вор.

Где справедливость? И где о ней поговорить, как не возле тюрьмы. Говорят, что нет её вообще. Этой справедливости. Справедливость – это же представление о том, что и как должно быть. И у каждого это представление своё. Потому «справедливость» и «тюрьма» связаны неразрывным противоречием. Возникающее вокруг этих понятий восклицание: «наконец-то свершилось!» можно наполнить любым содержанием. «Наконец-то злодей посажен!» – воскликнет потерпевший. И «Наконец-то невинный освобождён!» – вознесёт молитву несправедливо попавший под раздачу. Что справедливо для одного, для другого – наоборот.

Судьбы традиционных вышеперечисленных сидельцев пусть интересуют криминологов. Пусть уже пытаются ответить на вопрос, почему люди воруют и убивают. В массе. У каждого конкретного найдётся своя причина. Но нам интересно другое. В XVIII-XIX веках в России возникает и ширится протестное движение, основанное именно на справедливости или точнее – на её специфическом понимании как праве на насилие, как способе её утверждения. Это не бандитизм Стеньки Разина да Емельки Пугачёва!

Тут дело посерьёзнее. Это осознанная жертвенная реакция на социальную несправедливость. Государство с этим беспощадно боролось, потому что у него было своё представление о справедливости, и борцы за неё стали всё чаще и чаще появляться на этапах в пенитенциарные учреждения и теснить традиционных сидельцев.

Герои или бесы?

Неординарные люди со своими взглядами, со своей судьбой. Своей судьбой, безжалостно брошенной на жертвенник счастья последующих поколений. И чужой судьбой случайного прохожего, оказавшегося рядом с упавшей бомбой. Ближе, чем тот, в кого её бросали. Например, однажды народовольцы решили убить царя. Взорвать, прямо в Зимнем дворце. Взорвали. Но не царя, а только солдат охраны – одиннадцать человек, героев Русско-Турецкой войны. Подрывник скрылся. Спустя десятилетия его именем называли улицы в городах. Как героя. Халтурин его фамилия. А солдаты-то при чём? За что их этот Халтурин приговорил? А что творилось в умах творческой интеллигенции того времени! Стихи писали, восхваляли и поднимали на борьбу. Героизировали насилие.

Автор этой статьи по молодости на уроке литературы в школе № 58 читал наизусть стихотворение русского поэта (называемого великим) о тогдашнем времени с такими строчками: «За убежденье, за любовь… иди и гибни безупречно. Умрёшь не даром: дело прочно, когда под ним струится кровь…». Ни больше, ни меньше. И это считалось хорошо.

Сначала творческая интеллигенция была склонна считать их героями, но скоро помудрела и пригвоздила их бесами. Вот они и шли. Сначала на подвиг с динамитом, потом – в Сибирь, по этапу в кандалах. А кровь всё струилась и струилась. Непрерывно. Так же, как этапы борцов за народное счастье следующих поколений. Через Камышловскую пересыльную тюрьму. По Острожной улице. Грамотные. Начитанные. Одухотворённые. Готовые на жертву. Читающие и пишущие.

Камышловского тюремного замка не миновали многие выдающиеся личности, загнанные властью в Сибирь: петрашевцы, народовольцы, в 1826-1827 гг. декабристы. Вот о них и поговорим. О знаменитостях. Начнём с земляка.

Сердобольный Саша

Жил в середине XIX века в Камышлове мальчик Саша. В благополучной семье (как говорят сейчас), в доме № 39 по улице Свердлова. Папа – протоиерей Камышловской церкви. Семья без вредных привычек. Обстановка в семье дружелюбная. Мальчик пытливый, учился в гимназии, особый интерес питал к естественным наукам. Если бы развитие спирали судьбы пошло не по революционным кругам, а по науке, вырос бы из мальчика Саши большой учёный.

Но случилось иначе. И началось всё с впечатлений. От жизни. Вот как он сам пишет в своей автобиографии о своих взглядах, чувствах. Процитирую:

«…Мы очень охотно посещали деревни и всегда с радостью встречали их обитателей, приезжавших к нам, особенно женщин и детей. Всё это с самого раннего детства знакомило меня с бытом народа, с его нуждами и заботами, воспитывало во мне симпатии к нему и всегда вызывало во мне глубокое сочувствие к хлеборобам…».

«…Бывали случаи, не остававшиеся для моей последующей жизни безразличными. Так, два сильных ранних детских впечатления наложили на мою детскую душу неизгладимый отпечаток. Раза два в жизни я видел проходившую мимо нашего дома толпу оживлённых людей, сопровождающих конвоируемую солдатами телегу, на которой колебалась какая-то фигура. Весь кортеж сопровождался барабанным боем, а качающаяся фигура в одном случае была плохо одетая женщина, а в другом – я не был в силах разобрать кто. Это везли на площадь арестантов, приговорённых судом к публичному наказанию розгами. В те далёкие времена такие зрелища были не редкость, но на меня, как и на моих уличных товарищей, повеяло ужасом, когда мы узнали об участи осуждённых, и каждый раз после такого случая я не мог равнодушно слышать барабанного боя и не мог спать спокойно…»

«…Как по заведённым часам, в Камышлове можно было видеть (большие партии ссылаемых в Сибирь арестантов) около этого времени от 10 до 20 быстро мчавшихся по дороге троек, запряжённых в особые, открытые, с двухсторонним сиденьем экипажи, на которых густо усажены по обеим сторонам люди в необычных арестантских костюмах, в большинстве с бритыми головами, часто закованные в цепи. К интересу, возбуждаемому в нас этим поездом, всегда, сколько помню, примешивалось немое сочувствие к этим «несчастненьким», как именовали их мои уличные и деревенские друзья…»

«…Но ещё большее впечатление воспринимал я от партий поляков, ссылаемых в глубину Сибири за участие в восстании 63-го. Их нередко останавливали в нашем городе до следующего дня и помещали в старом деревянном «замке», служившем когда-то гауптвахтой и расположенном прямо на площади против церкви. Кое-кто из них оставался и в самом городе на поселении, знакомил обывателей с польским движением и жизнью Западного края и тем ещё больше возбуждал интерес к проезжавшим мимо партиям. На меня же, 7-8-летнего мальчика, очень сочувствовавшего и простым «фарфозным», можно себе представить, какое сильное впечатление производили эти необыкновенные и такие удивительные люди, не побоявшиеся пожертвовать собой ради какой-то, ещё мало понятной мне, свободы…»

«…Как эти, только что указанные впечатления, так и знакомые мне живые примеры из жизни народа с его бедностью, забитостью и незаслуженными обидами заставляют меня сравнительно рано вступать в конфликты со взрослыми, высказывая подчас слишком резкие суждения. Впрочем, чаще всего мне приходилось молча не соглашаться с мнениями взрослых, затаив в себе протест против несправедливых, по моему мнению, утверждений. Так, хорошо помню, что в год покушения Каракозова (в 1866 году он пытался застрелить царя, но промахнулся), когда мне было всего девять лет, и когда кругом меня шли толки об этом покушении, то приписывающие его польской интриге, то дворянскому заговору, мстящему за отмену крепостного права, я, один из всех меня окружающих, выражал сочувствие Каракозову и почти одобрял покушение. Такое поведение 9-летнего мальчика немало шокировало взрослых…»

«…Так постепенно на мою детскую, а потом и отроческую душу наслаивались впечатления жизни, а её противоречия, пока не сознаваемые ясно, уже начинали давать себя чувствовать. Не равноценна ли человеческая жизнь перед лицом природы и бога? Несомненно, при появлении человека не было предусмотрено разницы между белой и чёрной кистью. Почему же так часто и так резко эта разница сказывается в жизни?..»

«…Перед моими глазами проходила жизнь всех общественных слоёв, и мне было понятно несоответствие их взаимных интересов, их антагонизм. Высшие сословия наших городов – чиновничество, купечество, духовенство и прочие – жили исключительно своими интересами, не думая о тех, кто стоял на низших ступенях социальной лестницы. Их занимали исключительно вопросы их личной жизни, их личного благополучия, они не задумывались об источниках этого благополучия, о том, чьими руками зарабатывались их средства, чьим трудом обеспечивалось их существование. Народ в их глазах был тем безответным рабом, тем вьючным животным, которое можно было и надо было эксплуатировать в свою пользу. Потому условия жизни народа, его умственные и моральные интересы были чужды этим благополучным слоям общества…»

И попал он в нехорошую компанию

Вот так. Я умышленно привожу такие пространные выдержки из автобиографии нашего героя. Считаю их искренними и во многом проливающими свет на то, как 9-летний мальчик сформировался в террориста-каторжника. Как рано постучало в его неокрепшую душу сострадание и милосердие. И как его полностью захватило этим, отодвинув и разум, и трезвость в оценке событий и людей на задворки его сознания.

Вот он описывает своё отношение к случаю с Каракозовым. Давайте вспомним о том, что могла донести народная молва из Санкт-Петербурга до Камышлова в 1866 году. И о чём судачили обыватели. О том, что однажды погожим апрельским днём император российский Александр Второй прогуливался по городу. В Летнем саду. Без охраны. Увидев царя, собрались вокруг него зеваки. И вдруг из толпы выскочил парень с револьвером и выстрелил. Но один из собравшихся вокруг царя ударил стрелка по руке, и пуля прошла мимо.

Стрелка скрутили, им оказался Каракозов. Суд был скорый, Каракозова повесили, а ещё 17 человек (из числа соучастников) отправили на каторгу и в ссылку. И опять через Камышлов-город. Об этом случае и судачили в городе. И мальчик Саша принимал в этом живейшее участие.

Заметьте, 9-летний мальчик спорил со взрослым, сочувствуя террористу. А почему не крестьянину Калужской губернии, который спас императора, ударив террориста по руке? Сделал это автоматически, на подсознании – царь не царь, но надо спасать человека, которому угрожает опасность. Вот вам антагонизм, один мелкий дворянин пытается убить, другой – из народа – спасал. Чем не ответ на все потуги борцов за счастье. Этим они и далеки от народа.

По этим, описанным самим А.В. Прибылёвым впечатлениям, можно отследить, как шаг за шагом из ребёнка, по-детски сочувствующего конкретному человеку, формировался террорист. Через несколько лет поехал наш земляк Саша осваивать науку. Сначала в Екатеринбург, затем в Казань. Наконец, добрался до столиц. Учился хорошо, и когда произошли трагические события, он уже был ветеринарным врачом.

Но про справедливость не забывал. Ходил на лекции в протестные студенческие кружки, встречался с видными народовольческими революционерами, которые уже попробовали порох-динамит. Твёрдо избрали путь насилия как путь к всеобщему счастью. И сам укрепился в этой мысли. В общем, попал Саша в нехорошую компанию.

Шёл 1882 год. Год назад эти «лекторы» убили царя Александра Второго и готовились к новым «подвигам». И наконец-таки наш Саша получил задание. На деньги партии «Народная воля» снял в Питере квартиру, в которой была организована мастерская по изготовлению взрывчатых веществ и снарядов. Дело завертелось. Финалом этого предприятия был судебный процесс над террористами «Народной воли» в 1883 году (так называемый «процесс семнадцати»). Наш «герой» Александр Васильевич Прибылёв получил 15 лет каторги и отбыл в Сибирь. Конечно же, через Камышловскую пересыльную тюрьму. Через родной город. Сам он никого не убивал, но к изготовлению динамита причастен был.

В описываемый период мальчик Саша ещё не знал, что творится внутри тюрьмы, когда повозки с арестантами скроются за железными воротами Камышловского острога. В специальной литературе наткнулся я на такое описание:

«В Камышлове тюремный замок в дурном положении: стены треснули сверху донизу, питание плохое, и когда нет подаяния, то арестанты питаются корками хлеба с водою, многие больные лежат прямо на полу без белья».

Много чего хлебнул наш земляк на этом пути, но прожил он долгую жизнь, нашёл себя в гражданской службе молодого советского государства.

В эти долгие годы наш земляк Прибылёв и его однопартийцы из «Народной воли» признают ошибки, согласятся, что прав был другой «мудрый» человек, сказавший: «Мы пойдём другим путём». Другим-то другим, да тоже не туда. Как оказалось.

И Камышловская пересыльная тюрьма не пустовала, принимая в своих стенах всё новых и новых «борцов за всеобщее счастье». Постепенно осознающих трагизм пути из героев в бесы и обратно.

Николай ИЗЮРОВ, адвокат, заслуженный юрист РФ

Продолжение следует.

На рисунке «Камышловский следственный изолятор». Пленэрная работа учащейся Камышловской детской художественной школы Полины Чусовитиной. 2024 год.

© Редакция газеты «Камышловские известия»