Дядя Гоша

Только что закончилась война. Деревня в то время жила другими принципами и другими ценностями. Радовались окончанию войны, радовались возвращению каждого солдата, а вернулись в Квашнино с войны всего 137 человек из 391. Личные хозяйства разрушены, поэтому надо было заниматься ремонтом, а кому-то и вести строительство.

Чаще все работы вели всей деревней, в складчину, без оплаты. Женщины мох кладут, мужчины – бревна. Глядишь, к вечеру дом возвели, а, бывало, и остропилить успевали, и крышу на строение одеть. Все в деревне было как в песне: «И горе общее, и счастье общее».
К концу работы появлялась бражка, праздновали люди постройку дома. Так же, в складчину, и праздники справляли, в основном делали это в зимнее время, летом некогда, так как работы много.
Во время таких праздников нас, детей, загоняли на полати, чтобы не путались под ногами. Мы становились невольными слушателями тех разговоров, которые вели взрослые. Сейчас, когда мне по ночам не спится, я перебираю в памяти те рассказы. И захотелось изложить их на бумаге.

…Откуда они приехали к нам в село, я не знаю, но жили недалеко от нас. Главу семьи звали Георгий. Однажды, во время какого-то праздника, мужики уселись своей компанией, а женщины – своей.
Кто-то из мужичков спрашивает: «Георгий, ты такой красивый и молодой, а уже совсем белый». Дядя Гоша, немного помолчав, начал рассказ. Я его постараюсь воспроизвести так, как слышала, поэтому речь идет от имени фронтовика.
– После окончания училища я, молодой лейтенант, прибыл в свою часть. Наши войска уже по всему фронту вели наступление. Моему подразделению поставили задачу: взять хутор, который находился на возвышенности и мешал дальнейшему наступлению наших войск. Хутор уже трижды переходил из рук в руки.
На третьи сутки, вконец измученные, хутор мы взяли, и, казалось, навсегда. Солдаты распределились по избам, а я нашел укромное местечко на задворках. Там лежала огромная колода из цельного дерева, я опрокинул ее на себя, оставив щель для воздуха, и уснул, и настолько крепко, что не услышал звуков нового боя. Проснулся от того, что почувствовал запах папирос и услышал немецкую речь. На моей колоде сидели два немца, курили и вели разговор. Внутри у меня все заледенело. В голове промелькнули десятки мыслей, что меня могут судить за измену, трусость. Я замер и стал ждать, когда немцы уйдут. В щель было видно, что вечереет. Наконец солдаты ушли.
Стал соображать, как выбраться из укрытия и пробраться к своим. При мне были пистолет и пара гранат. Стемнело, я опрокинул колоду и побежал в сторону наших. Наткнулся на немецких часовых у землянки. Они что-то спросили. Я не понял, пришлось стрелять. Из землянки стали выскакивать немцы, я бросил в них обе гранаты и побежал что есть силы. В меня стреляли. Когда выскочил на нейтральную полосу, стали палить свои. Бежал, петлял как мог. Тут наши поняли, что бежит кто-то свой, и стрельбу прекратили. А немецкие пули меня, к счастью, уже не доставали.
Утром снова пошли на хутор и взяли его уже теперь навсегда. Я ждал самого худшего, но за взорванную землянку (там находился немецкий штаб) меня наградили орденом Красной Звезды. Когда я снял пилотку, мои солдаты охнули: «Командир! Да ты весь седой!» Вот так я и поседел в 25.
Позднее семья дяди Гоши переехала от нас, и я больше не встречала его.

Зинаида ЧЕЧУШКОВА.