Из прошлого

Проза

Продолжение. Начало.

От редакции
Сегодня мы продолжаем печатать страницы дневника нашего земляка Ивана Уваровича Москвина. Предлагаем вашему вниманию воспоминания о 1941 годе.

А в мире было беспокойно

Еще в мае нам было известно, что на нашей западной границе неспокойно. Во всей нашей пропаганде среди бойцов главным врагом обозначалась Германия как страна агрессии, цель которой – война. Мы старались дать понять бойцам, что немецкий фашизм – опасный и злой враг нашего народа. Вскоре нам стало совершенно ясно, что войны не миновать, и мы открыто об этом говорили своим бойцам, готовили их к неминуемым боям.
20 мая моя Валя уехала в Читинскую больницу с дочкой Нелинькой. При мне осталась двухлетняя дочь Женя. В то время, пока Валя с младшенькой лежали в больнице, я пережил много трудностей. Каждый день надо было одеть, накормить, как-то устроить ребенка, а потом идти на службу в свое подразделение. Частенько мне приходилось брать ее с собой. Это создавало большие неудобства. Иногда оставлял дочку у Кашаевых. Жена Кашаева была из крестьян, очень трудолюбивая и добрая женщина в годах. В подразделении мою дочку знали все бойцы не только взвода, но и батареи. К ней относились ласково, внимательно и заботливо.
В конце мая в части пошли слухи об отъезде полка. Люди перешептывались между собой. Одни говорили, что полк переходит в летние лагеря ближе к Чите, а другие – что нас перебросят на запад. Я не хотел верить слухам, но чем дальше, тем больше они росли. Некоторые офицеры начали отправлять семьи в глубь страны. Обстановка на восточной границе в то время была тревожной.
Тревожась за семью, я 1 июня дал телеграмму Вале, чтобы немедленно возвращалась домой. Вернулись они 3-го, а 4-го около четырех утра нас подняли по тревоге. Со мной вместе встала и Валя. Дети спали. Я бесшумно, но быстро оделся, поцеловал детей и жену, вышел из своей комнаты, но уйти не мог: что-то необычное происходило в моей душе. Вернулся. Внимательно посмотрел на девочек, на Валю. Задержал взгляд на Неле – этой маленькой крошке, личико которой почти полностью очистилось от диатезных корост. Еще раз всех поцеловал и пошел. В дверях Валя остановила меня, прильнула к плечу, спросила:
– Скажи правду! Далеко и надолго уезжаете?
– Не знаю, – ответил я, легонько отстранил ее и ушел, не оглядываясь.
Сам же думал обо всем: и о том, что едем далеко и надолго, и о том, что, может быть, никогда не вернемся. Заскочил в казарму, где размещался мой взвод. Все бойцы были уже на ногах, часть из них выносила матрасы и подушки, вытряхивала солому недалеко от казармы в одну кучу.
Командир батареи Помозов спросил меня:
– Жена приехала?
– Приехала, – ответил.
– Это хорошо, – глухо проговорил он. – Надо было бы отправить их на родину, да поздно теперь. Но ничего, всех, кто еще остался, вскоре отправят. Едем мы, Ванюша, далеко и навсегда отсюда.
Это «Ванюша», вылетевшее из уст Помозова, удивило: такой сухой человек, и вдруг в трудную минуту моей жизни обращается со мной ласково, с чувством заботы. Видимо, почти двухлетняя совместная служба сделала его мягче. Это вызвало во мне теплое волнение. Теперь я окончательно убедился, что сборы наши – серьезные, и поездка предстоит далекая. Помозов, немного подумав, добавил:
– Даю тебе час времени. Бери полуторку, грузи семью и пожитки. Вези в Харанор, в квартиры офицеров кавдивизии. Они свободны, занимай любую из них. Многие семьи уже поехали туда.

Станция Харанор

Я взял машину, поехал к своему бараку, вошел в комнату. Валя стояла над кроваткой, где спали дети. Когда я вошел, она, вздрогнув, спросила:
– Что, ложная тревога?
– Нет, – сказал я, – Давай по-быстрому собирайся, поедем в Харанор. Там пустуют квартиры, там пока и поселишься. А здесь городок опустеет совсем.
Погрузили мы свое барахлишко, взяли спящих детей и поехали. В двухэтажных домах кавдивизии шло заселение полным ходом. Я обошел пустующие комнаты, облюбовал одну из них, мы внесли детей, вещи. Вскоре в соседнюю комнату заселилась Кашаева, хорошо нам знакомая женщина. Простившись с семьей еще раз, я вернулся в парк, где шла погрузка боеприпасов, вещевого имущества, продовольствия. Все это грузилось в вагоны, стоявшие в тупике станции Харанор. Артиллерийские дивизионы давно снялись и ушли в сторону ст. Отпор.
В восемь утра мы колонной двинулись в расположение площадки, где грузился третий дивизион. Площадка длиной в двести метров, с которой шла погрузка орудий, была изготовлена на скорую руку из шпал. Она, хоть и скрипела, но держалась твердо. К нашему прибытию дивизионы уже погрузились, и мы начали грузить на платформы машины и крепить их. Спешили, времени нам отпускалось мало. Вскоре наш эшелон тронулся.
Я стоял у раскрытых дверей вагона, всматривался вдаль, в приближавшуюся станцию Харанор, в толпу женщин и детей, вышедших проводить нас. Многие успели проститься со своими мужьями и отцами, но не уходили. Когда наш вагон поравнялся с толпой, я увидел и своих. Валя с детьми были несколько в стороне. Она, видимо, меня заметила первой. В толпе стоял гул. Кричали, прощаясь, из вагонов. Я не смог услышать, что пыталась крикнуть мне жена, только видел, как она что-то кричит, машет платком. Видел, как Женечка тоже махала мне ручкой и что-то кричала. Я, может, потому и не слышал ее, что сам тоже кричал, чтобы берегла детей, что к сентябрю вернусь. Я был в этом уверен. Многие не предполагали, да и я не думал, что уезжаем из Харанора навсегда…

Путь на Читу

Эшелон шел медленно, часто останавливался в поле и подолгу стоял. Поначалу мы прыгали из вагонов, рвали цветы, падали в ковер молодой травы и всматривались в голубизну неба. После гнетущего молчания первых минут прощания в вагонах где-то тихо заиграл баян, где-то зазвучали песни про пшеницу золотую, про трех танкистов. В нашем вагоне было больше смеха, чем в других. Боец Серебряков мастерски рассказывал анекдоты, и запас их у него был неисчерпаем. Он мог говорить часами, дополняя речь мимикой и жестами. Каждый его анекдот вызывал взрыв смеха. Незаметно подошла ночь. С ее наступлением шум в вагонах стал затихать, и вскоре все утихло, слышен был только перестук колес.
Проснулся утром рано, солнце еще только медленно поднималось из-за горизонта. Наш состав остановился в лесу. Я был поглощен раздумьями обо всех событиях последнего времени. И все время возвращался мыслями к семье. Как-то они там? Тем временем поезд тронулся.

Иркутск

До Иркутска мы ехали около трех суток. Жизнь на колесах, в границах одного вагона, в стесненных условиях была, понятно, скучноватой, хотя мы и все делали, чтобы заполнить свободное время чем-либо полезным. После завтрака я обычно проводил занятия по изучению оружия и тактике ведения ближнего боя, знакомил людей с международным положением. Вся необходимая литература у меня была. Частенько к нам в вагон заглядывал политрук Скобелев.
Вагон был оборудован нарами, пирамидой для оружия, умывальником, баком с питьевой водой. Осложняло наш быт отсутствие туалета. Каждый боец имел матрац, подушку, простыни, одеяло. Шинели были закручены в скатки и висели в головах нар. В нашем вагоне были шахматы, шашки, домино и гармошка. Даже гитара – у Зайцева. Он привез ее из дома, когда призывался в армию.
За всю дорогу от Читы до Иркутска мне только однажды пришлось дежурить ночью в голове паровоза. На барьере площадки был закреплен телефон для связи с машинистом и дежурным по эшелону. Сказочное зрелище представлялось взору: быстро двигающаяся тебе навстречу освещенная мощным прожектором паровоза местность и нити рельсов в полном блеске. Задачей дежурного было обнаруживать повреждения пути и давать сигнал машинисту на остановку поезда. Ехали мы за мое дежурство мало, больше стояли на станциях.
В Иркутск прибыли 7 июня под вечер. Поставили нас на четвертый путь, вокзал был закрыт от нас грузовыми составами. Видимо, прятали эшелон от любопытных глаз. Здесь же конники выводили лошадей на прогулку и водопой. Стояла ночь, а утром была подана команда побатарейно идти в баню. Каждой батарее отводилось по тридцать минут, так что за три часа все помылись. Завтрак прошел в спокойной обстановке. В полдень 8 июня наш эшелон двинулся на Красноярск, но город мы увидели только издали, да и то – окраины.

Плохая примета

В Новосибирск прибыли 13 июня, стояли не более часа. Далее наш путь лежал в сторону Семипалатинска – это я определил, когда мы проезжали станцию Черепаново, и был озадачен тем, что нас везут на юг, задавался вопросом: куда? Вскоре все поняли, что нас, видимо, направляют в Туркестанский военный округ. Мы прислушивались к сообщениям по радио, вчитывались в газетные статьи, ища причину нашего перемещения к югу. Командование молчало: тоже, видимо, не знало. Так в догадках жили мы до 16 июня, когда нас направили на северо-запад. Проехали Джамбул, Чимкент, а после станции Арысь вдруг наш путь пошел строго на север.
Хорошо запомнил, как через линию переходили лягушки. Вся степь и полотно железной дороги были покрыты лягушками. Наш эшелон остановился. Почему? Мы не знали. То ли паровоз забуксовал, то ли машинисты специально остановились? Мы смотрели на это поразительное зрелище с каким-то брезгливым отвращением, но и с любопытством. Кто-то в вагоне сказал:
– Плохая примета.
И начались суждения. Зайцев, не расстававшийся с гитарой, проговорил:
– Мой отец рассказывал, как много было крыс перед войной, просто нашествие везде: в амбарах, в подполье, даже лезли в дом. Не перед войной ли тронулись в путь эти лягушки? – закончил он.
И люди сразу как-то примолкли. Я развернул карту, стали смотреть наш путь. Дорога шла через Кзыл-Орду на Актюбинск – Уральск – Саратов. Стало понятно, что нас везут на запад окольными путями.

Букеты с записками

22 июня рано утром мы прибыли в Саратов, стояли долго, сделали выводку лошадей, позавтракали, и я побежал в вокзал. При входе в здание вдруг услышал в репродукторе тревожный голос диктора:
– Внимание! Внимание! Говорит Москва! У микрофона – министр иностранных дел Молотов.
Я замер, и все, кто шел сзади меня, кто шел навстречу – остановились, прислушиваясь. Репродуктор прохрипел, и раздался голос Молотова. Он говорил спокойно, но с тревогой. Говорил о том, что на нас вероломно напали немецкие фашисты, что началась война на всей западной границе. Я не стал слушать дальше, выбрался из толпы и бегом побежал к своему вагону.
В вагоне гремел репродуктор. Все уже знали, что началась война. Многие задавали один и тот же вопрос:
– Почему нас так долго возили по дорогам? Почему не везли прямо на запад?
Ответ получили уже в пути. Комиссар полка Колпаков выступил по местному радио, разъясняя, что таков был приказ правительства. Но мы не понимали такого приказа.
Когда тронулись из Саратова, нас провожали толпы людей – почти по всему пути, пока проезжали города и села. Бойцы, я, да и все, кто раньше ехал в крытых вагонах, перебрались на платформы с машинами и орудиями. Нам из толпы бросали букеты, в которых мы находили короткие записки с пожеланием победы. Весь первый день войны нас встречали и провожали. Когда проезжали поля, крестьяне бросали работу, бежали к нашим вагонам, кричали свои напутствия, желая скорой победы, многие плакали. Только к ночи на стоянках мы вернулись в свои вагоны. Сон покинул нас. Я не мог не беспокоиться за жену и дочерей, оставшихся в Хараноре – недалеко от монгольской границы. Японцы были в союзе с Германией, и это создавало опасность…

Ольга ЛУКИЧЁВА.

Продолжение следует…