Александр Евгеньевич Грицкевич, 74 года. Екатеринбург. Что про меня писать? Глубокий пенсионер (работал до 69 лет). Считаю, что прожил жизнь честно. Золотая медаль в школе, красный диплом в институте, аспирантура… Я технарь и математик. Несколько лет готовился поступать в Московский физтех. Когда переехали в Свердловск, участвовал в городских и районных олимпиадах по математике и физике, занимал призовые места. Но по окончании школы мама отговорила от попыток поступать в Москву, пошёл в УПИ, а меня не взяли из-за зрения! Но та же специальность, «автоматика и телемеханика», что на радиофаке, открылась в железнодорожном институте. На всех железнодорожных специальностях медкомиссия строжайшая, а на эту, гражданскую (точнее, военную), вообще её нет! Туда и поступил, там и учился. Через год после окончания поступил в аспирантуру. Вёл лекции по вычислительной технике, командовал студенческим вычислительным центром. С защитой возникли сложности, ждал несколько лет, плюнул и ушёл в промышленность, надо было кормить двух детей.
Потом 16 лет проработал в оборонке, филиал Московского приборостроительного завода, системы для военной авиации.
В начале 90-х почти одновременно рухнули наша страна и военная промышленность, наше КБ закрылось. Нашёл другую работу, уже мирную, но тоже программирование микропроцессорных систем, малое предприятие, расходометрия и метрология. Тут и работал до полного ухода на пенсию в 2015 году.
Одно из ярких воспоминаний детства, связанного с Камышловом, – день смерти Сталина, 5 марта 1953 года, всенародная скорбь. На следующий день меня ведут в садик, везде развешаны траурные флаги. Где-то они висят горизонтально, где-то наклонно, я пристаю к маме с вопросом – почему так? Она отвечает: «Ох, Шурик, мне сейчас так тяжело, что ничего тебе сказать не могу. Как дальше жить будем?». Похороны 9 марта. Нашу подготовительную группу привели на площадь, чтобы мы оттуда слушали траурные гудки. В момент начала похорон загудели паровозы на станции и в депо, загудели гудки на всех заводах. Мы, дети, понимали, что происходит что-то особенное, но этим понимание и ограничивалось. Нам было строго-настрого запрещено на площади кричать, смеяться, велено вести себя смирно. Вот такие воспоминания почти через 70 лет. А садик мой – здание рядом с 58-й школой.
Я родился и вырос в Камышлове, в окружении сосновых и смешанных лесов. Ёлки у нас не растут, заканчиваются немного западнее Свердловска (ныне Екатеринбурга), как раз на границе Европы и Азии, и купить хорошее деревце было проблемой. На Новый год их привозили в вагоне и продавали на лесоторговом складе. Никаких объявлений о начале продажи не было, но город по «сарафанному радио» узнавал о прибытии ценного груза и дате продажи. Качество было так себе, поскольку при социализме никаких специальных ёлочных плантаций не делали, а использовали материал санитарных рубок, многие деревца были кривые, однобокие, полуголые и прочие. На большой территории склада ёлки ставили вдоль дорожек, втыкая их в снег, и в назначенный день в течение нескольких часов товар расхватывался.
Лет с 7-8 я ходил с мамой, помогал выбрать ёлку. Как правило, в эти дни стояли крепчайшие морозы, и меня закутывали до самого носа. Топтались на морозе в валенках и толстых рукавицах у закрытых ворот склада, приходя заранее, наверно, за полчаса-час до открытия, в большой толпе, в клубах морозного пара от дыхания. Наконец ворота открывались, и толпа вламывалась на территорию, стремительно растекаясь по дорожкам. Я как мальчишка шустрил, бежал в первых рядах и успевал схватить одну-две понравившиеся ёлки. Выбирала ёлки и мама. Мы с ней встречались у измерителя роста деревьев, осматривали наши трофеи, оставляли одно деревце, если было хорошее, или два, если обнаруживали только однобокие, чтобы потом дома поставить их вплотную друг к другу и соорудить большую пышную ель. Заплатив, торжественно тащили домой и бережно укладывали в сарай, в то холодное отделение, которое называлось старинным русским словом «завозня» (сюда в своё время ставили, т.е. «завозили», телегу).
Утром, обычно 30 декабря, ёлку приносили домой, развязывали, чтобы расправились ветки, давали оттаять и устанавливали в крестовину. Какой возникал дома вкусный ёлочный запах, смешанный с морозом! С чердака доставался старинный деревянный сундук, наполненный игрушками (сундук жив до сих пор, живёт у кого-то из моих детей). Стеклянные бусы и игрушки всех видов: от идеологически-патриотических, с красными звёздами, серпами-молотами и военными парашютистами, до шишек, шаров, зайчиков и Дедов Морозов… Всё из тончайшего стекла, никакого пластика. Много в те годы продавалось и бумажных игрушек, выполненных из двух склеенных слоёв выпуклого тиснёного крашеного картона. А самодельные бумажные цепи, склеенные нами из цветной бумаги! Их изготовлением занимались задолго до праздника, и в детском саду, и дома, и в младших классах школы. А бумажные фонарики! Эх, да что тут говорить! Это было настоящее сотворение чуда – подготовка и наряжение ёлки! Парочка старинных игрушек, помятых и облезлых, у меня сохранилась до сих пор, их уже не вешаем на ёлку, я просто смотрю на них, когда достаю остальные игрушки, смахивая невольно набегающую слезу…
И вот ёлка наряжена, установлена подальше от печки и сияет, переливается стеклянными блёстками. Мы с младшей сестрой ходим вокруг неё, вспоминая забытые за год игрушки, разглядывая новые, поправляя неудачно подвешенные. Не меньший интерес проявляет и кошка: при нас ведёт себя прилично, но ночью, когда все спят, или даже днём, когда просто никого в комнате нет, трогает лапкой низко висящие игрушки, вызывая их нежный звон…
Разнообразных салатов к новогоднему застолью тогда не готовили. Квашеная капуста, солёные огурцы. Главное блюдо на столе у нас было либо запечённый в русской печи гусь, либо пельмени, заранее настряпанные и замороженные, и самые разнообразные пироги, пирожки, тоже из русской печи. До сих пор помню вкус маленьких мясных пирожков, горячих, у которых надо было отломить самый кончик (я лично просто откусывал) и налить туда из специального судочка горячий мясной бульон, в котором это мясо предварительно готовилось. Объедение! Ну и пусть, что иногда этот сок прольётся на стол или вообще брызнет при откусывании. Все вокруг свои, а не светский раут! Бутылка вина на столе, нам с сестрой – морс. На сладкое – мамины торты, чаще всего огромный «Стёпка-растрёпка», в переводе на современный язык «Наполеон», тоже из русской печи. Небольшая кучка мандаринов, конфеты.
Если вернуться к пельменям, то их готовили всей семьёй – папа, мама, бабушка, попозже и я. На рынке покупалось свежее мясо: говядина, свинина и баранина. Мясо с добавлением лука дважды прокручивалось через мясорубку. Далее папа раскатывал тесто, а мама с бабушкой лепили. Если лепёшка получалась кривоватой, папа подсовывал её маме, приговаривая «это на внутренний рынок». Безупречно круглые отдавал бабушке – «на экспорт»! Настряпывалось несколько сотен пельмешков, которые замораживались и хранились на улице. Сколько же я в детстве мог слопать этих пельмешков! Став взрослым, я даже близко не мог повторить свои детские рекорды поедания…
К нам приходят папы-мамины друзья, такие же учителя, как и они, и мы идём на другой конец города, иногда на саночках, в гости к ним. Вновь праздник живота и получение подарков. Кулёчки со сладостями – желанная детская цель на любом празднике! Ёлка в детском саду, а попозже в школе. Родители приносят билеты на ёлку, в Дом пионеров или какой-нибудь дом культуры. Красотища, сколько ещё подарков будет! И как ни учат родители, что нельзя съедать сразу столько сладкого, полученные кулёчки стремительно пустеют…
Первые посленовогодние дни, в школах начались каникулы, и мы свободны. Печка-голландка дома жарко натоплена, тепло и уютно, хотя на окнах намёрзли толстые ледяные узоры. Тихо, только бормочет репродуктор на стене, бойко тикают ходики на кухне и степенно идут большие настенные часы в комнате.
Вот и натикали часы, сколько десятилетий с тех пор прошло… Детство, где ты?
Александр ГРИЦКЕВИЧ
Фото из архива «КИ».
© Редакция газеты «Камышловские известия»
