Эхо праздника
Он композитор и джазовый пианист, гениальный импровизатор, гастролирующий по России, Европе, Центральной Америке, Африке. Педагог. Автор и участник многих образовательных теле-, радио- и прочих музыкальных проектов. Выпускник Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных (класс проф. Е.Я. Либермана). Организатор джазовых фестивалей и конкурсов. Лауреат многих международных премий (в том числе Европейской им. Густава Малера в 2000 г.). Заведующий эстрадно-джазовой кафедрой в Институте современного искусства в Москве. Заслуженный артист России.
О том, как обыкновенный мальчишка из Харькова стал музыкантом мировой величины, о музыке и о жизни, о силе характера и своих маленьких слабостях рассказал маэстро Даниил Крамер на встрече, которая состоялась в городской библиотеке за несколько часов до начала джазового фестиваля в День города.
– Кто воспитывал вас как музыканта?
– Мне очень повезло. Могу откровенно сказать: то, что я из себя представляю, на сорок процентов – заслуга семьи, на шестьдесят – педагогов. Причём я из тех счастливчиков, которые знают, что такое «класс» в лучшем смысле этого слова. Все педагоги были моими мамами, папами, им было важно не только то, как я играю. Если у меня болел живот, могли отвезти в больницу. Моя учительница, видя, что я превосхожу по способностям остальных харьковских учеников, купила билет на поезд и лично повезла меня в Москву, чтобы передать новому учителю из рук в руки. Она следила, на какие концерты я хожу, какие абонементы покупаю. Мой московский учитель был точно такой же, несколько раз выручал в трудных ситуациях. Понимал, что я молод. Сейчас мне 53 года, и я на своих подопечных смотрю так же.
– Как вы считаете, чей джазовый вокал лучше – российский или американский?
– Избавьтесь от комплексов. У каждой нации свой подход к исполнению, свой тип голоса. Это не лучше и не хуже. Когда я приезжаю в Америку, играя американский джаз, изо всех сил стараюсь не играть, как американцы. Не хочу этого делать и не буду. По многим причинам. Во-первых, я с детства усвоил, что никогда не надену на себя табличку с надписью: «Я второй». Я – Даниил Крамер. Хорош я или плох, это вам решать, перестанете ходить на мои концерты – уйду со сцены. Где вы видели американцев, которые будут играть Чайковского в виде джазовой баллады? Да, у негритянских музыкантов как-то особо устроены голосовые связки, у них другой тип голоса. Это может нравиться или нет, но это не означает хуже или лучше. У европейцев, в том числе у русских, другое исполнение. Мы более интеллектуальны. Американцы более открыты. Но это разные типы музыки.
– Для вас есть разница, выступаете вы в знаменитых мировых концертных залах или в таких городках, как наш?
– Был случай. Приезжаю в Лион на концерт, оказывается, до меня там играло трио Михаила Альперина. А хозяин клуба забыл развесить афиши. Их на сцене было трое. И в зале – трое. И тогда Миша сказал Аркадию Шилклоперу и Сергею Старостину: вот сейчас и проверим, какие мы музыканты. И они отыграли такой концерт, о котором мне рассказали через год, когда я приехал в Лион. Так что крохотный город или не крохотный – для профессионального музыканта (а я профессиональный музыкант) есть однозначный принцип: во-первых, неважно, где ты играешь, важно, кому. Второе: сколько ни есть публики в зале, – вся моя. Хоть двое, хоть трое, хоть две тысячи. Это не имеет абсолютно никакого значения. Я одинаково играю и для вас, и в Париже, мне всё равно.
– А как от классики вы пришли к джазу?
– С какой стати я должен был в Харькове в 1968-69-м стать джазовым музыкантом? И джаза-то тогда не было. Я был классическим мальчиком, в 14 лет получил первое лауреатство. Естественно, задрал нос. Автоматически, это происходит помимо тебя, потом переболел. Как-то увидел в магазине пластинку, написано было: «джаз-оркестр». Я её купил, послушал – бледная копия оркестра Поля Мориа. А кто бы мне мог сказать, что это не джаз? Я пожал плечами и решил, что джаз – это с девочкой потанцевать. Потом приехал в Москву и у ребят из Гнесинки услышал записи. Тогда я не понял: если там был джаз, то что это такое? Такая же разница, как между велосипедом и «Мерседесом»: и то, и то едет, но слегка по-разному. А на первом курсе моя девушка захотела пойти на джазовый концерт. И после него я понял: мимо джаза проходить не хочу. Мне было тогда 22 года, и я уже сложился как музыкант. Так что у меня очень поздняя карьера. Пришлось всё ломать, менять, на это ушло около шести лет.
– А какие джазовые направления предпочитаете?
– Нахожусь между течениями. Играю где-то между джазом, классикой, фолком, иногда попсой (она тоже бывает разной). Но всё по-своему.
– Ваши родители тоже музыканты?
– Это очень тяжёлая история. Мама в семь лет давала сольные концерты. Но началась война, её отправили в эвакуацию в Ташкент. Там нужно было не концерты слушать, а стараться не умереть от голода на 125 граммах хлеба в день. Ей было одиннадцать, тот возраст, когда формируются руки, кости, хрящи. Когда вернулась через пять с половиной лет, ей предлагали в Харьковскую консерваторию без экзаменов поступать, но было уже поздно. Зато папе такой слон на ухо наступил!
– Как в вас воспитывали музыканта?
– С одной стороны, я без музыки себя никогда не мыслил. С другой – сам процесс работы меня не привлекал, я любил играть. Со мной обращались иногда достаточно жёстко. Мама видела во мне способности и понимала, что порой нужно заставить. У меня был очень трудный характер – я ничего не принимал на веру, ничего не воспринимал с первого раза. Всегда считал, что лучше знаю, и переубедить меня было трудно. Мне говорили: играй здесь четвёртым пальцем, а я спрашивал почему. Но должен сказать, что неслыханное терпение и любовь мамы и педагогов меня с моим характером просто спасли.
Мне очень трудно ставили руки. Я сопротивлялся, потому что было неудобно. И я не верил учителям, что так, как неудобно сейчас, будет удобно потом. Приходилось пользоваться для исправления линейкой. С одной стороны, ни один европеец не приветствовал бы такой способ. Но с другой стороны – я же играю. Но в то же время даже такой непослушный ребёнок, как я, понимал, что всё, что со мной делали, делали от большой любви.
– Чем вы занимаетесь помимо музыки?
– Я вас сильно удивлю. Одно хобби у меня очень серьёзное и солидное: я историк-любитель. Дилетант-аналитик, который изучает историю древнего и древнейшего мира, частично средневековье, приспосабливая её к современности, выясняя тенденции, которые мешают нам жить сегодня.
Другое хобби – я компьютерный игрок. Причём заядлый геймер. Могу на память все коды любой игры сказать.
– А со спортом вы дружите?
– У меня шесть разрядов. Но все получены в юношеском и подростковом возрасте. Я был достаточно болезненным мальчиком, поэтому, чтобы я мог нормально развиваться, мама всё время отправляла меня в разные виды спорта. Но при этом я был очень спортивным и быстро достигал каких-то результатов. В это время мама меня оттуда выдёргивала и отправляла в другой спорт. Так что я, например, имею разряд по плаванию, бегу на длинные дистанции, велоспорту, жёлтый пояс по каратэ.
– У вас есть зарубежные джазовые кумиры?
– Кумиров у меня нет. Никогда не будет и никому не советую. Есть музыканты, которых я люблю, их много, они все разные. У себя в машине я джаз почти не слушаю. У меня там Бранденбургские концерты Баха, «Севильский цирюльник» в добром старом исполнении с Козловским.
– А современную музыку слушаете?
– Из любимых – Прокофьев. Поскольку я прирождённый моцартианец, то, естественно, из современных он мне ближе всего. Европейцев среди любимых мало. Люблю Губайдуллину.
– Когда вы начали импровизировать?
– Сколько себя помню. У папы слуха не было, и, будучи ребёнком, я беззастенчиво этим пользовался. Он и не подозревал, что могу обманывать. А я ставил книжку на рояль, импровизировал и читал в это время Дюма. Это принесло потрясающие плоды. Сам того не зная, я занимался по системе Гофмана. Приходило время, когда было не до импровизаций: послезавтра урок, а у меня этюд Черни не готов. Приходилось заниматься этюдом, но бросать Дюма страшно не хотелось. Поэтому ставились ноты, в которые я мельком поглядывал, рядом – «Три мушкетёра». В результате мне не нужна клавиатура, я на неё не смотрю. Много раз в жизни потом было так, что во время концерта гас свет. А один концерт я отыграл специально в полной темноте – без единого лучика света.
На концертах я иногда закрываю глаза и закидываю голову. Это не потому, что хочу показать своё дикое вдохновение. Просто мне иногда мешают свет, сцена, лица в зале. Поэтому лучше закрыть глаза, и тогда я слышу то, что хочу слышать. Это не показ вдохновения, это просто рабочий процесс.
– Что вам поднимает настроение?
– Да всё. Я гурман по жизни. Получаю кайф от всего – от хорошей еды, хорошего вина, красивых девушек. Я нормальный человек. Всё, что хорошо, всё приносит жуткое удовольствие. Я считаю, что быть в меру сибаритом и в меру гурманом по жизни – это и есть жизнь.
– Как вы думаете, чем так привлекает человека музыка?
– Кто бы ответил на этот вопрос. Я не знаю, как устроена человеческая душа, но некоторые сочетания звуков вызывают у нас с вами ответные эмоции. Не могу сказать, как именно соната Бетховена воздействует на наши души. Я не знаю процесс, не знаю механику. Не знаю, как это происходит. Да и не надо.
Галина ШИПИЦЫНА.
Фото Андрея Зайкова.
© Редакция газеты «Камышловские известия»
