Марш всегда рядом, он всегда в нашей душе. Прошло более полувека с той поры, но, кажется, все происходило вчера. Перед глазами люди того времени. Уставшие от пережитого, полуголодные, черт знает во что одетые, но счастливые. Они дождались Великой Победы над врагом. Погибших уже оплакали, а живые возвращались домой.
Отцовский оркестр
Отец, загорелый и худой, появился на пороге хаты с тощим вещмешком за плечами как-то внезапно. Мы долго опомниться не могли, а потом кинулись к нему.
— Живой, — только и приговаривала мама.
А май между тем бурно цвел яблонями и вишнями. Даже земля, кажется, преобразилась: умытая весенним половодьем, истосковалась она по хлеборобу. Всего день праздновали возвращение отца. Заходили соседи, родственники.
— Ну, как там, Терентий?
Среди гостей были и такие, чьи отцы и сыновья не вернулись домой, и тогда все вместе роняли непрошеные слезы, будто вернувшиеся фронтовики были в чем-то повинны, и они чувствовали эту горечь.
Начались суровые будни полевых работ. Разбитый и разграбленный после немецкой оккупации колхоз, ни лошадей, ни другой тягловой силы. У кого были коровы, на них накидывали ярмо, чтобы пахать землю. Наша Пеструшка, как могла, сопротивлялась такому насилию, но пришлось и ее отправлять с соседской коровой в поле. Отца как фронтовика, к счастью, не имевшего ни одной царапины, назначили бригадиром полеводческой бригады. С раннего утра он обходил хаты, сообщал, куда кому идти, и первым отправлялся в поле, захватив двухметровую сажень. Каждому работающему давалась норма отработки.
У отца была единственная страсть. С начала 30-х годов он играл в сельском духовом оркестре. Сохранился редкий снимок того времени. На фото — молодые красивые музыканты, было их более двадцати, а после войны многих не стало. Кто-то погиб на фронте, а вот Андрея Чоповского повесили фашисты прямо в родном селе за связь с партизанами. Теперь в оркестре места выбывших занимали молодые парни, один из них — мой сосед Миша Павловский, с которым мы пасли коров, в оркестре он играл на бас-трубе.
В трудное послевоенное время духовой оркестр выполнял на селе идеологическую миссию. Духовики поднимали народ на все сборы. Если в парке заиграл оркестр — значит, сегодня будет собрание. Все люди спешили туда, чтобы услышать какие-то новости: страстное слово секретаря парторганизации Ивана Чижа и директора школы В.Н. Волошаненко. Да мало ли кто мог выступить, чтобы как-то быстрее решать проблемы по возрождению коллективного хозяйства.
Как правило, оркестр играл марш «Прощание славянки», за ним «Молдавеняску», потом шли вальсы. Мы, шустрая ребятня, первыми окружали оркестр и больше всего изумлялись барабанщику Филиппу, так виртуозно он владел ударными медными тарелками и колотушкой.
Часто после работы отец брал в руки альт, открывал ноты и репетировал свою партию. В эти минуты я не отходил от него, и мне очень хотелось тоже научиться играть. Наверное, отец мои мысли угадал, потому что однажды сказал:
— Сегодня пойдем вместе к Ивану Рыжему, там будут новички.
Рыжий — это не фамилия, а прозвище за ярко-рыжие волосы. С великой радостью я согласился, и мы отправились на первую репетицию. Те вечера в хате Ивана Рыжего запомнились на многие годы. Мы разучивали нотную грамоту, потом простые мелодии. А уж дальше дошли до похоронного марша. Похоронные марши всегда на селе были в почете. Израненного солдата или уважаемого человека непременно хоронили под звуки траурного марша.
Но мне не очень-то хотелось такой музыкой заниматься, то ли дело марши. Однако из меня так и не получилось музыканта. После 7-го класса отец отвез меня на Урал к моему дяде в Кизел Молотовской области (была такая, теперь Пермский край). Там и прошла моя юность. Жил я у дяди Яши и учился в горном техникуме — замечательном учебном заведении.
…Наступило лето 1953-го. Вместе с преподавателем Петром Ивановичем Бородиным всем курсом мы оплакали смерть Сталина. А пройдет время, и мы, несколько человек, будем колотить молотками по бюсту Берии, стоявшем в кабинете химии, ведь нам сказали — он шпион, изменник Родины. Вместо огромного портрета Сталина появится такого же размера портрет Маленкова… Время шло и вносило свои коррективы.
Однажды прихожу из техникума и вижу Ивана Рыжего — дорогого своего земляка. Первый мой недоуменный вопрос:
— Как вы здесь оказались?
— История длинная, — ответил Иван и не стал мне разъяснять причину его прихода к дяде.
После я узнал, что Иван в голодные годы украл зерно в колхозе, чтобы накормить детей, за это ему дали 7 лет лагерей. Вот так он и попал на Урал, богатый не только полезными ископаемыми, но и лагерями для заключенных. После смерти вождя наступила амнистия, и Ивана отпустили домой. В детстве же они с дядей Яшей бегали по одной сельской улице…
Холодное лето 53-го
А было оно действительно хмурое и холодное в буквальном и переносном значении. Амнистия привела к тому, что многие вышедшие на волю уголовники принялись за старое дело — начались грабежи и убийства. Милиции той поры пришлось много работать. Памятным оказался этот год и для меня. Хоть отцу и не удалось сделать из меня музыканта духового оркестра, но музыка меня влекла. В Кизеловском дворце культуры, стоявшем недалеко от нашего горного техникума, мы с сокурсником Суреном Егояном пристрастились к хоровому пению. Однажды староста хора сказал, что нам предстоит особая миссия: небольшая группа в 20 человек должна дать концерт в… лагере для заключенных. Небольшой автобус доставил нас в так называемый Кучок. Что он собой представлял? Среди вырубленного леса, где торчали одни пни, стояли казармы заключенных, обнесенные колючей проволокой. Через КПП нас пропустили и провели в клуб. По дороге мы увидели оборванных людей, чего только не было на них надето: рваные куртки, штаны, что-то на ногах.
Концерт прошел успешно. Особенно бурлил зал, когда наша солистка Тамара спела песню «Эскимо». Тогда, в 40-50-е годы, она была модной. В ней сравнивалось холодное сердце девушки с эскимо. После концерта нас довольно вкусно накормили. Под конец обеда замполит сообщил нам, что зал клуба опять весь забит до отказа, попросил дать второй концерт. И вновь мы получили бурные аплодисменты, опять Тамару не хотели отпускать со сцены. Тут уж и охранники наших артисток оберегали, как только можно.
Но мы торопились в следующий лагерь, который находился на значительном расстоянии от этого — к политическим заключенным. Автобус по колдобинам и бездорожью добрался до контрольно-пропускного пункта. Вечерело. Вдали на территории лагеря мы увидели гирлянды огней, украшавших фронтон большого здания. И, едва мы оказались рядом с ним, грянул гром духового оркестра, исполнявшего «Прощание славянки». Оркестр был такой большой, что, казалось, занимал все пространство возле дома культуры, наверное, до 80 человек. Мы были поражены и обескуражены таким приемом. Подошли ближе. Нас встречали улыбающиеся люди, одеты они были аккуратно.
Зашли в зал, который тоже был заполнен людьми. Оказывается, они давно нас ждали, ведь второй концерт в первом лагере задержал нас. Каждый номер встречали тепло, но без лишних эмоций. Когда концерт закончился, люди потянулись к нам. Как сейчас вижу: подходит ко мне мужчина с сединой на висках и говорит:
— А у меня такой же сын, как ты.
— Вы здесь давно? — спросил я его.
— С 1939 года, — ответил он.
Директор дома культуры этого лагеря сказал нам, что все ждут освобождения, что об этом идут разговоры, предпринимаются какие-то действия. Сам он имеет два высших образования: в свое время закончил институт и консерваторию. У всех нас был один недоуменный вопрос: за что сидят люди? На их лицах такие светлые улыбки. Они ждали, когда станут свободными. Так трудно дается свобода и так она нужна человеку…
С тех пор, когда слышу по радио или ТВ, или у нас на площади заиграет марш «Прощание славянки» в исполнении духового оркестра, слезы невольно накатываются на глаза. Опять переживаю те же чувства, охватившие меня сначала в украинской хате, потом в большом сельском парке, в далеком лагере Северного Урала среди леса и тысяч пеньков. Сколько же в этой мелодии чарующих звуков, сколько светлой грусти!
Поставил точку, а сам чувствую, чего-то не хватает в моем рассказе. Конечно же, вы правы, надо сказать, кто же этот чародей, создавший такую мелодию. Тут же звоню в городскую библиотеку. Какие там прекрасные сотрудницы! Через 15 минут девушки сообщили, что у них есть материал, напечатанный в журнале «Родина» № 7 за 1994 год. Автор публикации — Юрий Бирюков. Хочется весь материал предоставить, да газетного места не хватает. И все же… В сокращении познакомьтесь с ним.
«Прощание славянки»
Автору «Славянки» (так часто называют марш) В.И. Агапкину было девять лет, когда он впервые увидел военный оркестр. Музыканты в белых рубахах, перехваченные сверкающей медью духовых инструментов, шагали впереди походной колонны: 308-й резервный Царев батальон, дислоцировавшийся в Астрахани, отправлялся в летние лагеря.
Мальчик стоял на обочине дороги с холщовой сумой в руках: только что он собирал милостыню по дворам. Отец, грузчик на пристани, умер. Еще раньше Вася лишился матери.
И вдруг — оркестр, чарующая музыка.
Было это летом 1893 года. Мальчик увязался за оркестром, проводил его до самых ворот военного городка, а вскоре добился-таки: приютили его музыканты. Начав службу воспитанником-корнетистом, в 16 лет он стал уже солистом оркестра.
В 1906 году Василий Агапкин был призван в армию, в Тверской драгунский полк, под Тифлис. Отслужив срочную службу, переехал в Тамбов, где поступил в музыкальное училище, на медно-духовое отделение. Служить он определился в 7-й запасный кавалерийский полк штаб-трубачом.
Осенью 1912 года газеты много писали об освободительной борьбе балканских народов. В России пристально следили за военными действиями, сочувствовали братьям-славянам. Тогда-то и сочинил Василий Агапкин свое первое произведение, сразу прославившееся на всю Россию, — марш «Прощание славянки».
В основу марша была положена мелодия песни времен русско-японской войны, начинавшейся словами: «Ах, зачем нас забрили в солдаты, отправляют на Дальний Восток…», песни, по существу, запрещенной и распевавшейся солдатами «подпольно». Потому публикаций ее вы нигде не сыщете, разве что в записях фольклористов. Строй песни, ее интонации сказались и на характере марша, ведь военные звучат, как правило, бодро, бравурно, а «Славянка» начинается грустно и трогательно…
Оркестрованный известным военным капельмейстером и нотоиздателем Яковом Богорадом, марш «Прощание славянки» был вскоре издан. На обложке первого издания нот — рисунок: молодая женщина прощается с воином. Вдали видны Балканские горы, отряд солдат. И надпись: «Прощание славянки» — новейший марш к событиям на Балканах. Посвящается всем славянским женщинам. Сочинение Агапкина». «Славянку» подхватили и стали исполнять другие оркестры, ее записывали на грампластинки, а в августе 1914-го напев «Прощание славянки» молнией облетел едва ли не все вокзалы призывных пунктов России.
Песенным версиям несть числа, однако мне более всего по душе слова на эту музыку поэта Владимира Лазарева (его текст марша я и привожу ниже).
А как же сложилась судьба самого автора «Прощания славянки»? После первой мировой он сменил трубу на кавалерийский клинок, воевал на фронтах гражданской в 1-м Красном гусарском Варшавском полку Западной дивизии.
В мирное время молодого музыканта назначили военным капельмейстером одного из оркестров Тамбовского гарнизона. В 1922 году Василий Агапкин и его оркестр стали победителями смотра, который состоялся в Москве — там их и оставили для прохождения дальнейшей службы. В столице Василий Иванович продолжил свои композиторские опыты. И особенно преуспел в жанре вальса. «Волшебный сон», «Любовь музыканта», «Голубая ночь» и многие другие его сочинения любили слушать москвичи в парках и с эстрады сада «Эрмитаж», где регулярно выступал оркестр под управлением Агапкина.
Василий Иванович Агапкин прожил 80 лет и более 60-ти из них отдал военной музыке. Звездным часом стал для него военный парад 7 ноября 1941 года в Москве. Агапкин дирижировал сводным военным оркестром Московского гарнизона, провожая участников парада с Красной площади прямо в бой.
Марш звучал в фильмах «Летят журавли», «Белорусский вокзал», «Великая Отечественная» и во многих других, в спектаклях и телевизионных передачах, посвященных военной теме.
А вот слова В. Лазарева к знаменитому маршу:
Наступает минута прощанья.
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыханье…
А вдали все темнее гроза.
Дрогнул воздух туманный и синий,
И тревога коснулась висков.
Призывает на подвиг Россия,
Веет ветром от шага полков.
Прощай, отчий край.
Ты нас вспоминай.
Прощай, милый взгляд.
Дай Бог, вернуться нам назад!
Летят, летят года…
Уходят во мглу поезда,
А в них — солдаты. И в небе темном
Горит солдатская звезда.
Лес да степь, да в степи полустанки…
Можем встретить мы грозные дни.
Но любовь и прощанье Славянки
Сокровенно в душе сохрани!
Нет, не будет душа безучастна —
Справедливости светят огни…
За любовь, за великое братство
Отдавали мы жизни свои.
Прощай, отчий край.
Ты нас вспоминай.
Прощай, милый взгляд.
Не все из нас придут назад.
Летят, летят года…
А песня — ты с нами всегда:
Тебя мы помним,
А в небе темном
Горит сочувствия звезда.
Прощай, отчий край.
Ты нас вспоминай.
Прощай, милый взгляд.
Дай Бог, вернуться нам назад!
Владимир СЫСЮК.
© Редакция газеты «Камышловские известия»
