Свет и тени Алексея Татищева

Далёкое-близкое

Еле заметная в небесной синеве птичка звенела, пела о чём-то своём. А я сидела высоко над землёй, на папиных плечах, смотрела в небо. Мы шли со станции в родную деревню моего отца, где нас ждала бабушка Зоя с парным молоком, мёдом и свежим хлебом. Это самое яркое воспоминание из раннего детства.

Дом стоял высоко на холме, внизу была речка, а за околицей – поле и лес. Чтобы мы далеко не убегали, нам говорили, что там далеко есть малинник, а в нём ходит медведь. Потом, когда я приезжала в Шишмары подростком, мы играли на конном дворе и носились по полям, как дикие кони. Помню, что там единственный раз в жизни я испытала чувство полёта, как во сне. Отталкиваешься ногами от земли и паришь, и время замирает. Наверное, это было такое удивительное место. Или я просто росла.

А потом мы перестали туда ездить, потому что деревня умерла. Закрыли магазин, школу, почту. Бабушка заколотила свой дом над рекой и уехала в «запретку» к дочери. И мы перестали получать посылки с сушёной малиной из того леса, где бродил медведь из моего детства. А бабушка, говорят, так и не научилась жить «за колючкой», которой был обнесен этот закрытый город. Она просила похоронить ее пусть рядом с забором, только с той стороны, на свободе.

Эту потерю родной деревни отец переживал всю жизнь. Через много лет все Татищевы и их родные, живущие теперь в Кунгуре, Камышлове и в других городах и сёлах, наняли микроавтобус и поехали на место, где когда-то была цветущая деревня Шишмары. Воспоминания о ней освещали его жизнь.

Потом число потерь множилось, и их тени иногда пытались затмить его природные весёлость, бодрость и оптимизм. Но он всегда тянулся к позитиву и выбрасывал негативы.

Теперь я понимаю, что весь он был оттуда, из дома над рекой. Он был человек природы. Грибы, ягоды как будто сами шли к нему в руки. Если я собирала кружку малины или земляники, мама – бидончик, то папа приносил полное ведро. Как тот медведь, он продирался через любые заросли, находил самые ягодные и грибные места. Он всегда знал, когда и где что поспевает. Командовал: «Быстро, собирайтесь, поехали!» И мы ехали, бродили по лесам. Кормили комаров. И слушали птиц.

Помню, он купил пластинки, такие гибкие голубые, с записями пения разных птиц. И эти птицы заливались у нас в доме много лет. А потом, на похоронах, его коллеги из редакции перешёптывались: «Он звал нас слушать соловьёв». Его не стало 7 июня, соловьи уже спели свои весенние песни.

После нескольких инсультов он начал петь в хоре, старался много гулять по лесу, пытался ездить на рыбалку, даже фотографировать Камышлов с какой-то вышки. Всё это постепенно становилось ему не по силам, а смириться с этим было очень трудно. Ведь раньше он всегда спешил, бежал, ехал куда-то. Ему всё было интересно: люди, события, история. Он не уставал восхищаться жизнью, умел удивляться, видеть необычное в самом простом. А не это ли самое главное для фоторепортёра?

Мне не удалось поработать вместе с ним. Я уехала из Камышлова больше 30 лет назад, после двух лет службы в газете «За коммунизм». Папа был там фотокором за много лет до меня, потом ушёл в сварщики, потом стал машинистом дефектоскопной тележки на железной дороге. Ходил с этой тележкой по путям и в жару, и в холод. Говорят, зимой мужики из его бригады, посмеиваясь над ним, сидели в теплушке и пили спирт, а он, непьющий, всё толкал и толкал перед собой тележку.

Но где бы он ни работал, всегда фотографировал. Поэтому он знал весь город, а весь город знал его.

Свет красного фонаря я помню с детства. Фотолаборатория была устроена прямо на кухне. Ночью папа колдовал с какими-то химическими растворами, а утром вдоль стен стояли стекла с мокрыми снимками. Они становились глянцевыми, высыхали, падали с треском и сворачивались в трубочку. В мою обязанность входило их распрямлять и складывать в стопки. Потом появился глянцеватель, его мне тоже пришлось освоить. Это было задолго до цифровой эпохи, когда создание фотографий не было таким лёгким процессом, как сейчас.

В газету он всё-таки вернулся, и работал здесь столько, на сколько хватило сил. Исколесил на редакционном УАЗике (внучка называла его «дедушкин джип») весь район. Любил поговорить с людьми, пошутить. Сколько он сделал снимков? Тысячи, десятки тысяч? Когда к очередному юбилею газеты мне захотелось сделать его выставку, оказалось, что он почти ничего не сохранил за десятки лет. Удалось сканировать несколько плёнок, выбрать кадры, которые сохранили дух советского времени – демонстрации, портреты передовиков, фермы и заводские цехи.

Хорошо, что в конце 90-х отец передал мне серию снимков, имеющих высокую историческую ценность. Это была подробная съёмка разрушения храма Александра Невского, который украшал самый центр Камышлова до мая 1978 года. Его взрывали в день, когда мой класс праздновал последний звонок. Помню, мы в белых школьных фартуках стояли за оцеплением и кричали «Ура!». А папа снимал взрыв с какой-то высокой точки. Эти фото потом вошли в мою книгу, посвящённую убийству царской семьи, как символ той эпохи. Почти одновременно с нашим храмом был взорван знаменитый дом Ипатьева, где произошла расправа над семьёй последнего российского императора.

Фотограф Алексей Татищев работал как репортёр, писал историю Камышлова и района много-много лет. Он не считал нужным собирать плёнки и снимки. Его труд сохранился в газетных подшивках, в семейных альбомах камышловцев. Я очень порадовалась, что часть его фотографий, оказывается, хранится в местном музее. И его сотрудники даже готовят выставку, посвящённую 80-летию моего отца.

Мне очень хотелось, чтобы отец приехал на мой юбилей. Он был уже болен, но добрался до Челябинска, пришёл на торжество в редакцию, познакомился с главным редактором «Челябинского рабочего», поговорил с ним совсем коротко. Борис Киршин потом сказал мне: «Так ты у нас, оказывается, журналистка по рождению!» Это прозвучало для меня как профессиональное признание.

Могла ли я выбрать другую профессию? Наверное, могла. Но, видно, та невидимая птичка в небесной синеве знала, что мне на роду написано продолжить дело моего отца. И всю жизнь учиться у него, как сохранять любопытство к жизни, интерес к людям и веру в добро.

Алевтина ТАТИЩЕВА-НИКИТИНА, член Союза журналистов России