Светлана ЧЕРЕМНЫХ
– Меня зовут Захар Прилепин, кто не хочет обращаться ко мне по имени Захар, может обращаться согласно паспортным данным – Евгений Николаевич. Я занимаюсь разнообразной деятельностью, связанной с написанием текстов. И как журналист, и как литератор, и как общественный деятель. В самом широком смысле мы, конечно же, с вами коллеги, – этими словами в рамках Уральского медиафорума началась встреча Захара Прилепина с журналистами Свердловской области.
На сегодняшний день Прилепин ведёт телепрограмму «Соль» на канале «РЕН-ТВ». Гости студии – лучшие отечественные музыканты – говорят с ведущим на самые важные темы, волнующие общество. 85% эфира при этом отдано живой музыке. А ещё он редактор сайта «Свободная пресса», который возглавляет с писателем и журналистом Сергеем Шаргуновым. Также является колумнистом (автор, ведущий колонку) газеты «Известия», публикуется в ряде федеральных изданий.
– Честно говоря, эта деятельность в течение прошлого года была очень серьёзно минимизирована, в силу некоторых аспектов демократии в России, – рассказывает Захар Прилепин, – дело в том, что с тех пор как я приобрёл некоторую известность как писатель, автор художественных книг, лет 5-7 я был званым гостем большинства российских глянцевых изданий. Но в начале всей этой истории, связанной с Крымом и Донбассом, когда я достаточно жёстко озвучил свои убеждения, совершенно удивительным, каким-то волшебным образом, не сговариваясь, все печатные издания, в которых я публиковался, прекратили со мной сотрудничество, никак об этом не объявляя публично, не прислав мне письма, не расторгнув контракт.
Более получаса Захар Прилепин рассказывал о своей деятельности, а потом ответил на вопросы журналистов.
– Не кажется ли вам, что в последнее время РПЦ (русская православная церковь) проводит более агрессивную политику?
– Я, честно говоря, с этим не сталкивался. Не скажу, что политика РПЦ как-то проходит через меня или мою семью. Я только что был в Мюнхене, и там, скажем, та ситуация, которая в России вызывает бешеное раздражение – преподавание православия в школе, – воспринимается по-иному. В Германии преподают в школах на выбор либо католичество, либо протестантство, либо этику. Более того, если немцы являются прихожанами католической церкви, они обязаны своего ребёнка отдать в класс, где изучают католичество. И вопрос о том, что это нарушает свободу человека, в Германии не стоит.
Теперь представьте, если в России поголовно введут принудительные уроки православия? Я не выдаю себя за воцерковлённого человека и, пожалуй, таковым не являюсь. Но моя жена и дети ходят в церковь. Считаю, что какие-то функции упорядочения нашей духовной, этической, эстетической жизни, которыми занимается церковь, вреда не принесут, а скорее – пользу.
90-е годы проходили у меня на глазах, и я видел, какое количество кошмарных инфекций, и духовных, и физических, прошло через моё поколение. Возможно, я тут выгляжу дедушкой, который печалится о разврате, наркомании, пьянстве и коротких юбках, но, тем не менее, о каких-то вещах действительно стоит озаботиться. И вот в этом смысле наличие молодых прихожан и прихожанок в наших храмах вызывает у меня только тёплые чувства. Человек заботится о сохранении своего душевного статуса, душевного равновесия.
Убеждения, что человек сам до всего додумается и сам всё решит, ложные. Человек, прежде чем сам со всем разберётся, такое совершит над своей душой и телом, что потом сам себя просто в кучу не соберёт. Какие-то скрепы для человека нужны. Поэтому я не думаю, что мы находимся в сфере жесткого принуждения к причастию и к исповеди.
– Какие мотивы побудили вас взять в руки оружие и поехать на войну?
– Я немножко удивляюсь, что меня всегда спрашивают про Чечню, хотя я там был практически 20 лет назад. По сути это был глубоко стихийный поступок, не имевший никакого рационального объяснения. Так сложились обстоятельства, я посчитал, что мне это необходимо. Я с гораздо большей мотивацией сегодня посещаю Луганскую и Донецкую республики и чувствую свою прямую человеческую ответственность за то, что там происходит. Хочу сказать, что там много ополченцев, которые приехали из России. Я стал замечать, что примерно восемь из десяти приехали туда вследствие конфликта с женой.
Считаю, что с такими чувствами не надо ехать. Если ты какие-то вещи не разрешил внутри себя, то тебе надо их здесь разрешить, а потом туда поехать.
– Вы сотрудничаете с музыкальным коллективом «25/17» (российская рэп-рок-группа). Интересно, как вы с ними познакомились и разделяете ли вы их идеи?
– У меня с ними серьёзные разнообразные отношения, я снялся в их четырёх или пяти клипах, у нас есть совместная песня, будут, наверное, ещё две. Они поставили спектакль по моему роману «Обитель» и катают его по России. Очень серьёзная часть моего сознания проходила не только через литературу, но и через музыку. Я воспитан на песнях Высоцкого, Дольского, Гребенщикова, Цоя. И заждался молодых людей, которые вдруг что-то такое скажут про девяностые, нулевые годы. И вдруг в 2007 году я услышал этих пацанов, меня это дико пробило.
На самом деле, скрывать не стану, у нас при этом достаточно разные взгляды. Андрей Бледный – вокалист группы – протестант. Его позиция – прав только Иисус Христос. Моя позиция, конечно, совсем другая. Я живу в миру, и Иисус Христос, конечно, прав, но здесь, на земле, я буду занимать ту позицию, которую считаю нужной.
– Как рождался роман «Обитель»?
– Это получилось довольно случайно. Мой друг, режиссёр фильма «Географ глобус пропил» Александр Велединский, автор сценариев «Дальнобойщики» и «Бригада» в какой-то момент сказал: «Захар, поехали, съездим на Соловки, может, ты там что-нибудь такое напишешь, я потом, может, экранизирую». Какое-то время мы жили на Соловках, ходили на службы. Я оттуда приехал и, конечно, пребывал в неком сомнении: такая огромная тема, пятьсот лет монастырю, то ли описывать XVII век, то ли лагеря, и всё это далеко от меня и не со мною было. И месяца два этим не занимался.
Потом однажды Саша Велединский меня позвал в гости. Я приехал, он спросил, придумал ли я сюжет. И я тут же с лёта экспромтом рассказываю мгновенно пришедший мне в голову сюжет романа. Он говорит: «Ой, здорово, Захар, пиши». Раз пообещал, надо писать. Закупил книг 300-400 по всей Соловецкой истории, начиная с житий. Года полтора-два просто читал, читал и читал. Начитался до такой степени, что стал закипать, вся эта информация стала моим естеством, и в какой-то момент я открыл ноутбук и начал писать. Запустил одного героя, запустил второго. Поначалу было тяжело, я тащил этот камень в гору, но в какой-то момент камень покатился вниз, и я только едва поспевал записывать.
Персонажи появлялись откуда-то из архивов: вытаскиваешь справочку и находишь там человека по фамилии Афанасьев, потом вдруг находишь его фотографию и думаешь: о, я знаю его справочку, он уже мой герой, и теперь я знаю, как он выглядит. Потом находишь его письмецо домой, к жене, письмецо жены к нему, а потом справку о его расстреле. И вдруг понимаешь, что ты вообще единственный свидетель жизни этого Афанасьева, и родня этот архив не видела никогда, а, может, и родни не было.
Конечно же, это чувство сопричастности очень сильно действует. И уже думаешь: ведь я же один только про это знаю. А потом все эти персонажи: Эйхманс – глава лагеря, такой демонический персонаж! Такая странная и такая стремительная судьба! Это настолько увлекательно, что ничего придумывать не надо, надо просто во след судьбы идти, и придешь к невиданным богатствам.
Кроме всего прочего, я не то что бы хотел замолвить слово за тех людей, которые охраняли лагерь, работали в его администрации. Я не хотел бы их адвокатом выступать, но просто нужно отдавать себе отчёт, что это элементарное разделение, здесь – палачи, а здесь – жертвы, далеко не всегда работает. Понимаете, в этом лагере такое количество сидело проштрафившихся чекистов и большевиков, да и других людей там в разы сидело больше, чем священников. Просто все считают, что на Соловках сидели невинные люди, священники, и их там убивали с утра до вечера. Но три четверти лагеря – убийцы, злодеи, негодяи, об этом тоже надо знать.
– И напоследок…
– Как-то прочитал у Леонида Максимовича Леонова такую фразу: вся основная часть русской литературной классической традиции умещается в одно рукопожатие, он называл это теплопожатием: Пушкин пожал руку Гоголю, Гоголь – Тургеневу, Тургенев – Толстому, Толстой – Горькому, Горький – Леонову. А Леонов – Распутину. Однажды, когда Валентин Григорьевич был ещё жив, я увидел его на творческой встрече. Подарил свою книгу «Игра его была огромна» о Леонове. Валентин Григорьевич говорит: «Какой вы молодец, что эту книгу написали» и руку мне пожал. Поэтому могу передать привет от Пушкина.
Желающих получить привет от Пушкина через Захара Прилепина было немало. Ещё долго, полные от эмоциональной и такой насыщенной беседы, журналисты не расходились. Подходили с книгами и блокнотами, брали автографы и благодарили Захара за его творчество.
© Редакция газеты «Камышловские известия»
