Ты прости меня, мальчик…

Торжественно и празднично прошел в прошлом году в селе Обуховском митинг, посвященный Дню Победы. У обелиска погибшим в годы Великой Отечественной войны присутствовали  ветераны войны, труженики тыла, местные жители, был выставлен почетный караул из числа учащихся Обуховской школы. Возложение венков, вручение ветеранам георгиевских лент и красных гвоздик. Георгиевской ленточки был удостоен и я.

Сразу после окончания митинга ко мне подошел мальчик лет девяти, посмотрел на мое далеко не моложавое лицо, на прикрепленную к груди георгиевскую ленточку и спросил: «Дяденька, а вы воевали?». Пришлось признаться, что не воевал, так как когда началась война, мне было всего 1,5 года. На что он ответил: «Очень плохо, что не воевали». Развернулся и пошел прочь.
Хорошо понимаю детскую наивность. И все же, оставшись наедине с собой, я долго стоял несколько обескураженный, глядя вслед мальчику. Да, не воевал, но годы войны навсегда отпечатались в детской памяти. А когда 22 июня по всей стране прошли митинги памяти и скорби, на меня еще больше нахлынули воспоминания о военных и первых послевоенных годах. И слова мальчика постоянно звучали в голове.
Война принесла горе, невзгоды людям. Не обошли они и нашу семью. Под Ржевом в январе 1942 года погиб мой отец, офицер Красной армии. Ему не суждено было увидеть своего младшего сына, моего брата Вадима, который родился 22 июня 1941 года в Камышлове. Гибель отца сделала нашу семью неполной, а нас с братом — полусиротами. Мама одна воспитывала нас. Мы жили в военном городке Камышлова. Вадим часто находился у бабушки с дедом — так было легче прожить.
Наш дом был бревенчатый, без удобств. Таких ДОСов (домов офицерского состава) на территории было много, сейчас их нет. Дом был поделен на две половины, в одной жили мы, в другой — другая семья. Общие сени, разделенные перегородкой, из сеней вход прямо в комнату. Ни коридора, ни кухни не было, только печь-плита. Все бытовые и хозяйственные вопросы решались здесь. В этой комнате прошла значительная часть моего детства, до 1948 года.
Мама работала в строевой части штаба, тогда еще военного пехотного училища, оформляла личные дела военнослужащих. В годы войны работы было много, и она задерживалась до позднего вечера. Что было бы, если б я не  посещал детсад, который находился через дорогу от штаба? Жить пришлось бы еще труднее. Коллектив, режим, питание имели большое значение. Очевидно, недостаток продуктов сказывался и здесь. Помню детские столики на четыре человека, на каждом в тарелочках по четыре кусочка черного хлеба. Мы, дети, садились за столики, и пока воспитательница разносила тарелки с кашей, держали руки на коленях — таков был порядок. Голодными глазами жадно смотрели на хлеб, выбирая кусочек побольше или с корочкой, стараясь «заляпать» его — коснуться пальцами кончика языка, а затем выбранного кусочка хлеба. С разрешения воспитательницы приступить к еде хватали хлеб.
В детсаду я впервые увидел новогоднюю елку с игрушками. Летом мы совершали прогулки в лес, где сейчас находятся лицей (школа № 5) и госпиталь. Дорога в лес проходила через поле (сейчас здесь ангары с военной техникой), затем через тоннель (он и сейчас существует) под железнодорожным полотном. На поле стоял черный от копоти танк. Часто можно было видеть, как военные отрабатывали метание учебных гранат в этот танк, служащий мишенью. Это позже я понял, что здесь, в тылу, готовились свежие кадры для фронта.
Вне детского сада я был предоставлен сам себе. Летом в легкой одежонке, состоящей из коротких штанишек с лямками через плечо и майки, босиком бегал за колесом от бочки, управляя им крючком из проволоки. Чем можно было заняться? Игрушек не было. Возле дома был песок, немного кирпича. Строил песочные домики, другие незамысловатые сооружения. На завалинке ловил красных жуков-«пожарников», бабочек, червей, гусениц и что-нибудь с ними проделывал.
А когда уже под вечер становилось прохладно и хотелось есть, шел к штабу, садился на каменное крыльцо и ждал маму. Она выходила, иногда давала погрызть сухарь или корочку хлеба и говорила: «Потерпи немножко, скоро домой пойдем». Ожидая, я смотрел на строй солдат, двигающихся со строевыми песнями. Я уже знал, что они шли в столовую на ужин, из столовой возвращались в казарму опять строем и с песней. Я все ждал. Досаждали комары, становилось еще прохладнее. «Ну когда же закончит работу мама и мы пойдем домой?» — думал я. Вновь из казармы строем выходили солдаты. И опять с песнями. Это была уже вечерняя прогулка. Дело шло к отбою. А вот и мама! Мы шли домой.
Вспоминаются дни поздней осени. Непогода, холодно. Дров нет. Идем к электростанции (это здание и поныне существует, находится в восточной части городка). Мама обращается к машинисту паровых котлов с просьбой дать немного дров. Котлы вырабатывали электроэнергию, работая на дровах (об этом немного позже догадался я). Машинист разрешает. Мама поднимала метровое бревно (все они одной длины) себе на плечо. Я делаю то же самое, только у меня бревно намного тоньше. Дом от электростанции находился недалеко. В комнате эти бревна мы пилили на части (я помогал держать двуручную пилу). Мама готовила тесто — месиво из ранее собранного подмерзшего картофеля и отрубей. Пока дрова горели, мы сидели у печи, накрывшись пальто, и о чем-нибудь говорили. Становилось теплее и приятнее. На красные угли мама ставила сковородку с сырыми лепешками, сдабривая их рыбьим жиром. Во время жарки исходил аппетитный запах, и, наконец, лепешки-оладьи были готовы. Ох, до чего же вкусными казались они!
Хуже было зимой. Нередко вечерами мама забирала меня из детсада в числе последних, отводила домой и вновь возвращалась на работу, закрывая дверь дома на амбарный замок. В доме холодно. Я забирался на кровать под ватное одеяло. Запомнился один из вечеров в детсаду. Нас было немного, за нами родители еще не пришли. Мы сидели с воспитательницей на кухне (здесь было теплее) и слушали ее. Она читала нам газету и разъясняла подробнее кое-что из прочитанного, обливаясь слезами. Она не могла спокойно говорить, спазмы сжимали ее горло. Речь шла о казни фашистами какой-то девушки. Спустя годы, я понял, что статья в газете была о подвиге Зои Космодемьянской.
Здесь, в детсаду, я впервые услышал от мамы о гибели отца. Она отозвала меня из группы, посадила в коридоре на шкафчик с детской одеждой, горько плакала, причитая: «Папу нашего убили немцы». Мог ли тогда я до конца осознать всю трагедию семьи? Наверное, нет.
Когда стал писать эти воспоминания, подумал: «А зачем я об этом пишу? Кому это надо? Ведь всем было тяжело!». И все же решил, что это нужно прежде всего молодежи. Ведь у моих сверстников не было веселого, радостного, счастливого детства. И виной этому — война. И обращаясь к тому мальчику, который задал мне вопрос, хочу сказать: «Ты уж прости меня, что я не воевал. Не мог я! Ну никак не мог я тогда воевать».

Анатолий УСОВ.
На фото: Толя Усов, 1 год.