Я — солдат!

Рассказ ветерана

Гвардии сержант, кавалер ордена Красной Звезды и награжденный медалями «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За взятие Германии», пехотинец, разведчик Фёдор Сергеевич Кузнецов живёт в Захаровке. Его военный «багаж» — четыре ранения и путь от Урала до Берлина, с первого до последнего дня войны. Трудно вспоминать, забываются имена, названия, путаются события. Но постепенно мысли ветерана становятся точными, и выстраивается его удивительный рассказ о первых днях войны.

В окружении

Лето 1940-го отработал на тракторе в Калиновском совхозе, а в сентябре забрали в армию. Служил в кавалерийской дивизионной разведке. Как только войну объявили, лошадей в Биробиджан отвезли, а солдат погрузили в вагон и отправили в Новгород.
— Поставили к нам ещё мотоцикл АМ-600, сказали: приедем на фронт, и будет у нас мотоциклетная развед-рота. А приехали — ничего так и не дали. В Новгороде налетели самолёты, начали бомбить. Там река была недалеко, не очень широкая, но глубокая. Вот за ней дивизия и заняла оборону. Держали натиск немцев как могли. А они ночью всё сжимали и сжимали войска – и с той стороны, и с этой. А потом совсем сошлись. И мы оказались в окружении, без боеприпасов и продовольствия.
Наутро – приказ: зарядить винтовки, прицепить штыки и приготовить гранаты. С обеих сторон поставили пулемёты. Как ракета просигналит, надо бросить гранату, бежать и стрелять. И я побежал. Тут меня сначала лошадь в затылок ударила, потом что-то попало в лицо, кровь пошла, кидало во все стороны, я даже ничего не понял. А потом как поддело, потащило, сапог сдёрнуло. Ничего не стало – ни сапог, ни винтовки, ни пилотки. Я поднялся, смотрю – бегут раненые. Портянку разорвал, ногу обмотал и похромал за всеми.
Пришёл санитар, перевязал меня. И вдруг — немецкие бомбардировщики налетели. Это их разведсамолёт («Рама») нас обнаружил и вызвал подмогу. И в этой бомбёжке меня контузило. Было много раненых, двоих тяжёлых в деревню утащили, а меня оставили, попросили женщину из деревни, чтобы похоронила и письмо родным написала. Потом все ушли. Утром она пришла с лопатой, оттащила меня в сарайчик с сеном, стала очищать и увидела, что живой. Давай тогда лечить. И вылечила. А я всё слушал, где бои идут. Фронт всё дальше вглубь откатывался.
Потом, как полегче стало, говорю ей: «Надо мне идти». А она отговаривает: не ходи, скоро немцы Москву возьмут. А я же солдат, я присягу принимал! Пойду, говорю, к своим. Она мне в дорогу всякой еды в вещмешок положила, дала лёгонькие валенки с калошами.

До линии фронта

И отправился совсем молодой солдатик в одиночку переходить линию фронта. Шёл осторожно. Иногда своих встречал, которые так же шли. Бывало, пристраивался, но они говорили, чтоб шёл своей дорогой.
— А однажды к вечеру шёл через лес, — продолжает Фёдор Сергеевич. — Думал, до ночи успею пройти, а он оказался большой. Я кругом посмотрел – на дерево не залезешь, все стволы гладкие. Сел под берёзу и заревел. Маму свою помянул, тётю Матрюшу, которая меня выходила и отпускать не хотела. Всю ночь дрожал, а как рассвело, пошёл дальше. Встретил своих, из другой дивизии, тоже из окружения выходили. Позвали меня с собой.
Потом в сорока километрах от Волоколамска оказались в большой деревне. Там был хороший председатель. Немцы не знали этого и сделали его старостой. Он назначил одну женщину разводить чернорубашечников (нас так называли), чтобы по одному на ночлег устраивать. Я не догадался, что надо прятать военную одежду. Иду — вдруг из-за угла немцы, мужчина с женщиной, он на меня! Она говорит ему: не стреляй! Спрашивает меня, кто я такой и куда иду. Я испугался, не знаю, что ответить. А наши мне потом говорят: он чуть тебя не кокнул, а она ему сказала, что русская армия разбита, и ты можешь работать на них. Я до сих пор эту немку вспоминаю.
Вышли к лесу – а там 15 немецких всадников. Схватили нас, погнали через деревню к городу. Была там Моршанская фабрика, её разбомбило сильно, и много пленных на ней работало. Стали допрашивать. А старшина мне подсказывает: не говори, что в армии служил, ты не похож на солдата.
— Сколько тебе лет?
— 15.
— А как на тебе военная одежда оказалась?
— Наша школа на Днепре окопы копала, я в реку упал, вот солдаты на меня и надели, что было.
Переводчик переводит: «В овраг пустим и расстреляем!» Но не стали. Отправили работать со всеми на фабрику.

Снова воевать!

Через какое-то время всех построили и погнали на запад, в Германию. На ночь запирали в церквях или больших домах. Осень уже была, земля стала застывать. Дорогой русские подходили, еду тайком давали. Как-то паренёк один ведро картошки принёс, а его в общий строй толкнули.
— Дошли до какого-то колхоза. Там три коровника было, нас туда загнали. Я-то ничего не заметил, а старшина сразу говорит тихонько: далеко не ходи, поворачивай к стене. А там — кобыла, худющая! Хорошую-то немцы бы не оставили. Старшина говорит: «Мы под кобылой подроем, если не заметят и не расстреляют, то сбежим».
Утром – команда: становись по три! А мы не вышли. Тот паренёк в строй встал, и как раз ровно получилось, они и не заметили, что нас нет. И все ушли, а мы нашли какие-то старые мешки, шапку с ушами драную, чтобы никто не догадался, что военные. Замаскировались. Веду его по деревне за верёвочку, будто слепого. Все на нас смотрят, но не трогают. Вышли на Варшавское шоссе, добрались до Подольска, что в сорока километрах от Москвы. А там уже наши. И много таких, кто из окружения вышел.
Всех собрали в большом пустом доме, особый отдел стал проверять. Воронок тут же стоял – увозить. Два раза меня допрашивали, оба раза одинаково рассказывал. И отпустили. Да ещё с тифом свалился, привезли в госпиталь. Как очухался, домой отправили. А дома мама, сестра и жена старшего брата. Все ведь думали, что я убит. Давай меня обнимать, целовать. Сразу в военкомате зарегистрировался и через некоторое время вернулся на фронт. Снова воевать. И до конца войны дошёл. Старшего брата убило, а я выжил.

…Воевать Фёдору Сергеевичу пришлось ещё долгих четыре года. И Сталинград защищал, и Днепр форсировал, и с союзниками-американцами встречался, и прошёл через всю Европу до самого Берлина.

Галина ШИПИЦЫНА.