Ностальгия.
Окончив первый класс, мы получили в подарок целое лето босоногой свободы. Встанешь утречком раным-рано по неугомонному паровозному гудку вместе со всеми, хотя тебя совсем никто никуда и не торопит, сядешь на камушек у ворот и сидишь, жмурясь на поднимающееся солнышко, как соседский рыжий кот Васька, поглядывая полусонными узкими глазами вокруг, вдоль пока ещё пустынной деревенской улицы.
Пробуждение
Иногда в этот же день и большой плот для стирки женщинам сколотят, а те потом нахвалиться на своих мужиков не могут
Спрыгиваю быстро с забора, опасность пока миновала. Надо бы мне куда-нибудь срочно сматываться, а то бабушка сейчас заставит таскать воду. Потом потаскаю, а пока пусть поливается из кадушки. На утренний полив вечерней воды хватит.
Схватив стоявший во дворе у ворот ржавый велосипедный обод, качу его лихо вперёд, сверкая босыми пятками, вдоль по пустынной, но уже совсем проснувшейся улице. Миную старый общественный колодец у пыльного перекрёстка, возле которого стали уже собираться, обсуждая вчерашние новости, первые водоносы. Мимо углового кремлёвского дома и выстроившихся в длинный ряд поповских домов бегу под гору, в сторону нашей речки, к старинному деревянному мосту на Кузнечной улице, соединявшему район Камизолятора и нашу родную деревню Насоновку…
Камышловка-речка
Каждый год по весне, когда пройдёт половодье и спадёт большая вода, на Кузнечной улице у моста местные жители всем миром делали большую запруду. Складывали в кучу ветки, обрезки деревьев и кустарников, забрасывали их землёй и клали сверху сливную трубу на сброс лишней воды, делая всё это без всякой техники, простыми лопатами, вручную. Собирался народ обычно с утра пораньше, работали дружно, с шутками и прибаутками. Глядишь, к полудню и запруда готова. Иногда в этот же день и большой плот для стирки женщинам сколотят, а те потом нахвалиться на своих мужиков не могут. Вот этим-то и отличалось время советское от нынешнего – своей солидарностью, сплочённостью и коллективизмом, умением сообща и дружно творить общее дело. Речка, перегороженная плотиной, через некоторое время разливалась от постепенно прибывающей в ней воды во всю ширь своего русла, заполняя пойму от берега до берега. Ширина её была до самых огородов на том берегу, а далее, вверх по течению у самой излучины, – почти до бани. Старожилы рассказывали, что в начале века в здании бани была мельница, поэтому и вода там подходит так близко.
Река будто отдыхает от жаркого, слишком шумного и чересчур суматошного прошлого дня, с его неугомонной суетой и неразберихой
Утро… Над речкой стоит настороженная тишина. Река будто отдыхает от жаркого, слишком шумного и чересчур суматошного прошлого дня, с его неугомонной суетой и неразберихой, криками и визгом малышни. Но всё же с наступлением дня нового то тут, то там постепенно начинается кое-какое заметное движение. Хозяйки выводят на пастьбу скотину, вбивая вдоль по берегу, поросшему шелковистой молодой травкой, колья для привязи. Прямо на моём пути уже табунятся гуси. Прохожу с опаскою мимо, но гусак страшно, по-змеиному шипя и вытянув вперёд длинную шею, так и норовит больно ущипнуть меня за босые ноги. Делаю ответный ход: вытягиваю два пальца вперёд и пробегаю мимо. Иду вдоль речки дальше. Потянулись к реке друг за дружкой, переваливаясь с боку на бок, утки. Впереди – красавец-селезень. Идут послушно, уверенно, не спеша. Присев, завожу руку под берег: где-то здесь ставил вчера поллитровую банку с воронкой на гальянов. Ага! Три штуки есть. Ну зачем они мне сейчас, планы у меня с утра совсем не те. Выпускаю их на волю, пускай плывут, а я посижу на берегу, погреюсь на ласковом солнышке…
Утренняя прохлада и свежесть сменились ласкающим теплом, солнце начало припекать, чуть подул слабый тёплый ветерок, слегка колеблющий ветви прибрежного тальника. Сижу и смотрю на старый мост, на почерневшие витые, замшелые сваи, на торчащие из воды старинные обрезки столбов и думаю о том, сколько же он здесь стоит? Наверное, лет сто, а может, больше. И прихожу к выводу – давно. Через несколько лет, году в 1961-1962-м, уровень дороги здесь будет поднят метра на три, и новый мост, соответственно, поднимется намного выше. В дальнейшем насоновская и больничная горы подрежутся и станут положе, а дома, стоящие вдоль дороги, как бы уйдут вниз и залягут там, спрятавшись под крутым откосом, выглядывая украдкой своими крышами из-под крутого, заросшего пыльным бурьяном, обрыва.
Тем временем ко мне, позёвывая и почёсываясь время от времени, подходит Вовка Малышев, живущий в избе на самой круче у моста. «Купался?», – спрашивает он. «Не-а», – качаю отрицательно головой я, делая пробный заход по колено в воду. Бррр!!! Холодная. «Греть надо», – по деловому, с видом знатока, решает Вовка, недаром ведь он живёт у самой реки. – Если кто-нибудь ещё придёт, полезем «греть». Через некоторое время сверху спускается Вовка Николаев по кличке Маня, живущий тоже на берегу, но только на другой стороне дороги, внизу, под насыпью, и задаёт нам этот же вопрос и, получив на него аналогичный ответ, даёт дельный и умный совет: «Пошлите, пока вода чистая». В ответ мы утвердительно киваем и, скинув трусы (никого же нет), с громким гиканьем, подымая тучу радостных радужных брызг, залетаем нагишом в воду. Эх, хорошо-то как! Хоть и весьма прохладно, но в воде, кажется, намного теплей, чем мокрому наверху.
Нанырявшись и наплававшись вдоволь, выскакиваем на берег, дружно лязгая зубами и вытанцовывая от холода танец дикарей. Стараясь быстрей согреться, бегаем друг за дружкой по пологому травянистому берегу. В это время численность в нашем полку постепенно прибывает и мы за компанию опять делаем очередной заплыв. И так до полудня. Наши трусы так и не успевают высыхать, хотя после каждого захода мы их попарно с кем-нибудь тщательно, чуть ли не до дыр, выкручиваем. А потом ещё и рьяно выколачиваем, ускоряя этим самым процесс сушки, о толстый, столетней давности, старинный витой столб, нагретый на солнышке.
За полдень на речке становится шумно. Она кипит, бурлит и клокочет, как внезапно оживший вулкан. Девчонки купаются немного выше по течению, напротив троховского дома, там постоянно стоит громкий, режущий уши визг, как и в «лягушатнике» по ту сторону запруды, где стекает из трубы вода. С криком и визгом, а иногда и со слезами, возится там малышня под приглядкой своих мам, полощущих на плоту бельё. Женщины, шоркая и жамкая пёстрые половики и разноцветные коврики, ловко орудуют вальками, издавая глухую и гулкую канонаду беспорядочных шлепков на всю округу, при этом не забывая поочерёдно громко ругать нас за то, что мы замутили им всю воду. Надо бы домой пойти, потаскать в бочку воды с колодца. «Ааа… Окунусь ещё разок и уж тогда пойду», – мельком думаю я, залетая с разбега, наверное, уже в десятый раз во взбаламученную, но зато такую тёплую воду.
«Засолка»
Пришли своей кодлой камизоляторские. Или, как мы их все зовём, бараковцы. Раздеваются они на том берегу, на свой мы их стараемся не пускать. Наш берег сухой, у нас хороший пологий заход в воду, и мы, деревенские, им дорожим. Под мостом становится тесновато, наши ребята потихоньку начинают выскакивать на берег. Вдруг неожиданно раздаётся громкий свист: «Последнего солить!». Это значит, бросай всё и выскакивай из воды, иначе будет поздно! В широкие щели между рассохшимися, колотыми, полуметровой ширины плахами настила моста сыплются тучи жирной пыли, которой на тракте по самую щиколотку. В воздухе запахло не только этой пылью, но и «порохом». Насоновские ловко сгребают её, перемешанную с песком вниз, прямо на мокрые головы посылающих проклятья в наш адрес и не успевающих отмываться бараковцев. «Засолка» получилась отличная! Они в прошлый раз нас тоже так же «солили», мы тогда угнали их далеко от моста в больничную гору. Потерпев поражение, поняв, что им так и не отмыться, похватав своё шмотьё, бойко улепётывают они по тропе вдоль противоположного берега туда, где купаются девчонки. Но в конце концов «засолка» в этот раз, правда, после шумной разборки закончилась всеобщим братанием и совместным купанием с азартной, слышимой на всю округу, игрой в ляпы.
Сергей УСТЬЯНЦЕВ
Фото из архива Виктора Бунькова.
© Редакция газеты «Камышловские известия»
